Я знала всех присутствующих учеников, но ни с кем не общалась настолько близко, чтобы присоединиться к какой-нибудь группе. Да и все равно ребята слишком увлеклись обменом впечатлениями— и меня распирало от гордости, совсем как в те времена, когда я стращала класс байками о свиной голове. Правда, я сомневалась, что молва об этой ссоре разойдется по школе, поскольку настоящего скандала не получилось. Даже выигрывая, я все равно проигрывала: мои успехи были слишком скромны, чтобы заслужить настоящую славу. Я встала и направилась к выходу.
— Кара!
Я остановилась. Мистер Сильва подошел ко мне и потряс пальцем у меня перед носом, чуть не ткнув в лицо:
— Не вздумай учинить драку в коридоре. Ты меня слышишь?
— Мне просто нужно в туалет.
Он промолчал.
— Можно? — спросила я.
Мистер Сильва достал из нагрудного кармана куртки розовый талон, означающий, что ученика отпустили в туалет, и сунул его мне.
— Я тебя предупредил, — строго произнес он.
На этаже было два туалета: один около спортзала, в раздевалке для девочек, второй — рядом с кабинетами мадам Риццоли и мистера Эспозито. Поскольку я не спешила возвращаться в идиотский круг доверия, то направилась в дальний туалет.
Жаль, что я не имела привычки расписывать гелевой ручкой дверцы кабинок и подоконник, — тогда не пришлось бы мучиться, гадая, чем бы заняться, оттягивая возвращение в столовую. Я потопала к питьевому фонтанчику и нажала на педаль, чтобы вода брызнула мне в лицо. Убрав ногу с педали, я услышала всхлип, потом вздох и проклятия.
— В этом гадючнике даже туалетной бумаги нет!
Дверь кабинки с грохотом распахнулась, и появилась Анита. Ресницы у нее были мокрые, из носа текло. Она не сразу увидела меня, а заметив, резко остановилась. Глаза у нее распахнулись, а затем сузились в щелочки; она стиснула челюсти, сжала кулаки и стала играть желваками. Она была в полной боевой готовности, дожидаясь первой моей реплики. Но я только молча смотрела на нее. В слезах я видела Аниту всего раз, когда она сломала руку, прыгая с лестничной площадки на нижний этаж. У нас разрешалось плакать лишь от физической боли. По крайней мере, прилюдно.
Сомкнутые губы Аниты подрагивали, словно она собиралась что-то сказать, но рта она не раскрывала — ждала, что я начну первой. Мне хотелось высмеять ее. Поиздеваться. Обозвать ревой-коровой и жалкой неженкой. Она, без сомнения, так и поступила бы, застигнув меня в слезах. Ноги и руки у меня тряслись от возбуждения, я снова всем телом ощущала триумф, но продолжала молчать.
Не знаю, сколько мы простояли друг напротив друга. Наконец я подошла к держателю для полотенец, вытащила длинное полотнище бумаги и протянула Аните, но та не пошевелилась. Помедлив секунду, я отвернулась, чтобы не смотреть. Не смотреть, как она подойдет ко мне. Как возьмет полотенце у меня из рук. Как промокнет глаза, высморкается и еще немного поплачет в шершавую сероватую бумагу. Услышав вздох, я поняла, что теперь снова можно повернуть к ней голову. На лице у Аниты остались разводы от слез, а глаза покраснели и опухли. Я видела ее будто в первый раз.
— Ополосни лицо, прежде чем выходить, — посоветовала я.
— Ага, ладно.
Я кивнула и пошла к двери. Возможно, раньше она окликнула бы меня и потребовала держать рот на замке и не болтать об увиденном. Возможно, раньше я пропустила бы ее приказ мимо ушей. Но ни одна из нас не произнесла больше ни слова, пока я шла к дверям, чтобы вернуться в столовую. Мы обе знали: теперь между нами все будет по-другому и завтра я снова присоединюсь к своей компании, но об этом дне мы ни разу не заикнемся.
Угорелая Кошка
Мама предпочитает приезжать на рождественский обед к бабушке либо очень рано, либо очень поздно — прежде чем соберется вся семья или уж после того, как основная толпа гостей разойдется. Мама посещает дом бабушки единственный раз в году; они избегают друг друга и разговаривают, только когда приходит время обмениваться подарками. Сегодня она решила приехать пораньше, и мы старательно вытираем на крыльце ноги о коврик с надписью «Иисус видит тебя». Мама заглядывает в свою потрескавшуюся сумку, проверяя, не забыла ли подарок — черные кожаные перчатки, немного старомодные. Убедившись, что презент на месте, она нажимает на дверной звонок. Рука у нее слегка дрожит. Если она догадается, что я это заметила, то воздвигнет между нами невидимую стену, которую придется ломать весь вечер, а потому, пока мы ждем, я потираю руки и оглядываю окрестности.
Летом раскидистые зеленые клены защищают улицу от солнца, но сегодня их голые ветви укрыты снегом. Бабушка натянула под крышей своего коттеджа гирлянду из белых фонариков и повесила под окошком на двери венок с колокольчиками. На лужайке даже стоит рождественский вертеп. Все это выглядит очень живописно, как на почтовой открытке, но едва распахивается дверь, спазм в животе возвращает меня к действительности.