— Поговорим в спальне, — предлагает мама.
Бабушка выходит из кухни, мама поднимается с дивана и идет через арочный дверной проем в заднюю часть дома. Через пару секунд я слышу щелчок закрываемой двери и больше ничего, кроме церковных гимнов по радио и бормотания телевизора. Показывают «Как Гринч украл Рождество». Пару лет назад я видела в театре такой спектакль, но это старая постановка.
Я сижу, прислушиваясь к тому, что происходит в спальне, но крики не оглашают дом, и потому я закрываю глаза и складываю вместе ладони, чтобы произнести благодарственную молитву.
«Дорогой Бог, спасибо…»
Я открываю один глаз и навостряю уши. Ничего. Я снова зажмуриваюсь.
«Дорогой Бог… Дорогой Бог… Дорогой Бог, я хочу пережить это Рождество и никого не потерять. Аминь».
Я беру свои нож и вилку, но не ем. Тишина в спальне меня настораживает. Маме с бабушкой еще никогда не удавалось так долго находиться с глазу на глаз не повышая голоса. В голове у меня вспыхивает картинка: они молча борются, схватив друг друга за горло, и я отодвигаю стул и встаю.
Я свободно не разгуливала по этому дому много лет, но с детства помню, где скрипят половицы, и обхожу опасные места на цыпочках, подбираясь как можно ближе к двери, однако не подходя вплотную, чтобы можно было притвориться, будто собиралась в туалет, если меня застукают.
Затаив дыхание, я прислушиваюсь. Сначала звучит мамин голос:
— Это будет по-христиански.
— Смотрите-ка! — отвечает бабушка. — Видно, здорово тебя припекло, раз ты вспомнила о христианстве.
Мамины слова звучат осторожно и размеренно:
— Как я уже сказала, осталось пол года аренды, но после этого… — Тишина. — Я прошу ради Кары.
— А как же ее папаша? Может, у него попросишь?
Молчание.
— Насколько я знаю, он и себе-то не может помочь. К тому же я не видела его много лет. Послушай, ты действительно моя последняя надежда. Я прошу от тебя понимания и сочувствия. — Глубокий вздох. — В конце концов, сегодня Рождество.
Долгое молчание. Неужели мама с бабушкой открыли дверь и обнаружили меня? Но тут бабушка говорит:
— Один год, Элоиз. Даю тебе один год, и ни днем больше.
Дальнейшего я не слышу. Не хочу слышать. Как можно быстрее я снова семеню на кухню и сажусь за стол. Только взяв в руки нож и вилку, я осознаю, что все еще задерживаю дыхание, и тогда позволяю себе выдохнуть. Год. Я поливаю индейку соусом. Мне опять придется жить здесь, целый год. Я откусываю ветчины. Целый год по строгим правилам. Я кладу в рот кусочек плантана. Не представляю, как мы это переживем, как мама это переживет.
Дверь снова открывается, и бабушка входит в кухню первой, открывает шкаф и вынимает еще одну тарелку. Мама появляется следом за ней и встает за моим стулом, целуя меня в макушку и приглаживая кудряшки над ушами. Обе молчат.
Тогда я спрашиваю:
— О чем вы шептались?
Мама садится на стул рядом со мной.
— Ешь, — говорит она.
— Слушайся маму, — поддерживает ее бабушка, кладя остатки нарезанной индейки на тарелку.
Я отправляю в рот немного начинки. Неловкость, от которой, как мне казалось, я избавилась, возвращается и охватывает все тело; мне даже трудно глотать. Мама может вообще умолчать о том, что мы переезжаем сюда; однажды она просто свернет на Уитмор-авеню, припаркует рядом с крыльцом машину и как ни в чем не бывало войдет в дом, словно мы всю жизнь здесь жили. Бабушка кладет ей на тарелку рис с горошком.
— В прошлом году ты утверждала, что тебя называли Угорелой Кошкой из-за дурного характера, — замечаю я. — Про крикет речи не было.
— А мне она рассказывала, что прозвище появилось из-за цвета волос, которые на солнце отливали красным, — говорит мама. — Каждый раз что-нибудь новенькое придумает.
— Значит, она врет, — решаюсь произнести я. — Бабушка, выходит, ты у нас обманщица?
Мама поворачивается ко мне с редким для нее тихим гневом на лице.
— Извинись немедленно, — требует она. — Сейчас же попроси у бабушки прощения.
Бабушка нас как будто не слышит — она ставит перед мамой тарелку.
— Спасибо, — благодарит мама. Она не отрываясь смотрит на меня, и я опускаю глаза и бормочу:
— Прости меня, бабушка.
14
Куплет из песни «Здравствуй, Рождество» из к/ф «Как Гринч украл Рождество», где английский текст перемежается с псевдолатынью.