— Как ты думаешь, она виновата? — сказала вдруг мама. Ее резкий тон испугал меня, и я вздрогнула.
— Что? — переспросила я.
Она подняла глаза от бумаг и уставилась на меня, поджав губы.
— Извини, — поправилась я, — что ты сказала?
— Как ты думаешь, Шейла изменила ему с Тревоном?
— Кажется, его зовут Тревор.
— Неважно. И как ты считаешь?
Я не знала. Вряд ли это имело значение. Не будь Тревора — или Тревона, — подвернулся бы кто-то другой.
— Конечно, — ответила я. — Может быть. Неизвестно.
Мама усмехнулась.
— Ты сегодня какая-то тихая.
— Да нет, какая обычно, — возразила я, пытаясь не выдать голосом волнения и ровно дыша.
— Я ведь все равно узнаю, Кара, — пригрозила мама. — Имей это в виду.
На следующий день мы решили попробовать снова на большой перемене. Обычно лестницу на пятый этаж занимали прогульщики. Терренс поддерживал с ними хорошие отношения, как и с любой другой компанией: единственного на всю школу черного парня поневоле приходится любить. Но в тот день лестница оказалась полностью в нашем распоряжении. Я поинтересовалась, не он ли попросил лоботрясов удалиться, поскольку для успеха ему требовалась приватность.
— Ничего подобного, — ответил Терренс. Впрочем, он бы и не признался. — Кара, я и правда их не просил.
И он начал целовать меня. На этот раз он прижался ртом к моей шее. Я чувствовала только влажные прикосновения к коже, а звук, который издавали его губы, наводил на мысль о нырянии в воду. Я не знала, куда девать руки, — Рошель и Анита об этом не говорили. Однажды Брэндон выходил выбросить мусор в одних шортах, и я заметила царапины у него на спине возле лопаток. Но мне показалось, что в данном случае такой номер не пройдет. Внезапно от очередного поцелуя Терренса я чуть не ахнула, и ужас вперемешку с виной вспыхнул у меня в груди. Чтобы не застонать, я стиснула зубы, а когда почувствовала сильное желание вцепиться в рубашку Терренса, оттолкнула его.
Только в конце учебного дня, войдя в туалет на первом этаже и посмотрев на себя в зеркало, я увидела на шее темно-красное пятно.
Я вбежала в библиотеку — к счастью, за стоящими у дальней стены компьютерами не торчали старшеклассники, — вошла в свой почтовый ящик и в панике написала Рошель. У нее теперь был телефон, так что она сразу видела приходящие письма.
ЧЕРТ!!!!
…
…
Что случилось??
Я объяснила, и она велела мне прекратить истерику и встретиться с ней и Анитой в парфюмерном гипермаркете на Брайер-Хилл, на полпути между нашими школами. Это означало, что придется ехать домой более длинной дорогой.
А матери скажешь, что пробки.
В автобусе я все время придерживала косички на одном плече, пытаясь скрыть засос, хотя жесткие волосы натирали шею. Встретившись с подругами, я снова пригладила косички, убеждаясь, что они лежат где надо.
— Оставь их в покое, — сказала Рошель, отводя мою руку.
Анита, бросив рюкзак на пол, оперлась о полку с продукцией «Диора». В конце прохода замаячила продавщица, неназойливо, но внимательно посматривая в нашу сторону.
— Сюда уже третий раз заглядывают, — заметила Рошель.
Анита показала на свою сумку и громко сообщила:
— Здесь только учебники.
Я преувеличенно вздохнула и так же громко изрекла:
— Хотела купить губную помаду, но передумала: здесь слишком навязчивый сервис.
Продавщица исчезла, и Анита закатила глаза.
— Ладно, — обратилась она ко мне. — Вернемся к нашей проблеме. Закон обжиманий номер сто один, Кара: никаких засосов.
— Анита, перестань, — одернула ее Рошель. — Тебя позвали, чтобы помочь.
— Ну правда, чего она ожидала? — Анита уставилась на меня, с поддельной строгостью нахмурив брови: — Как только чувствуешь, что он присосался, тут же посылай его ко всем чертям. — И добавила с ямайским выговором: — Надо же, наша цыпа слетает с катушек.
— Ну извини, Анита, — огрызнулась я. — Не у всех такой богатый опыт, как у тебя.
— Что ты сказала? — Анита шагнула ко мне, но Рошель встала между нами и велела ей успокоиться.
Анита подняла руки, как бы сдаваясь, а я уткнулась взглядом в стеллажи с товаром, раздраженная, но не испуганная. Анита тут вообще была ни при чем: мы все знали, что она не подняла бы на меня руку. Но на полках не оказалось дешевой темной пудры, и я в тревоге сжала кулаки, впившись ногтями в ладони. Та, что была, стоила половину моих карманных денег за неделю, а я даже не знала, удастся ли замаскировать ею синяк. Мне трудно описать тон своей кожи; обычно ее называют желтой, а люди подобрее — карамельной. Я не имела представления, какой тон косметики ей соответствует.