— Возьми вот эту, — посоветовала Анита, издав досадливый стон, и сняла с полки бронзовую пудру. Я удивленно уставилась на подругу, и она вздохнула: — Она ближе всего к цвету твоей кожи.
— Нет, подходить должно идеально, — возразила я, — чтобы можно было скрыть пятно от матери. Элоиз трудно провести.
— Ничего лучше ты не найдешь, — вступила в разговор Рошель. — Я вообще не понимаю, как ты показываешься в школе без макияжа.
Я взяла у Аниты коробочку с пудрой и потащилась в сторону кассы.
— Зачем ты вообще связалась с этим Терренсом? — проворчала Анита. — И кстати, это он тебя подставил, он и должен платить за маскировку.
— Я ничего ему не сказала.
— Зря, — заметила она. — Парни гордятся своими засосами.
Я взглянула на Рошель, и та пожала плечами:
— Не спорь. Она права.
Была уже половина двенадцатого, и через стену доносились истошные крики: «Брэндон! Да! О, Брэндон!» Я лежала и слушала их, а мама храпела рядом на кровати. Вопли Шейлы меня одновременно удивляли и ужасали: такое самозабвение проявлялось у любовников, кажется, только в сексе, они почти умаляли друг друга о близости, потому что оба лишь во время соития чувствовали себя живыми, а как только оно заканчивалось, мир снова разваливался на части. Но секс ведь не всегда бывает таким яростным. По рассказам Аниты, ничего настолько серьезного не происходило, хотя мама относилась к половым контактам очень даже серьезно — по крайней мере, к их последствиям. Она никогда не говорила об интимных отношениях как таковых, а только твердила: когда страсть улетучивается, люди видят друг друга по-разному. Мужчины уходят, а женщины становятся жесткими.
«Как я. Хочешь закончить, как я?» — спрашивала она.
Я посмотрела на маму. Даже во сне у нее было суровое и озабоченное лицо. Когда в тот день я пришла домой, она обошлась без допроса, лишь буравила меня внимательным взглядом, под которым я изнывала от чувства вины — и она это знала, только пока не могла доказать. Мне хотелось разбудить ее и признаться: я целовалась два раза. Попросить накричать на меня позже, но сначала дать совет, рассказать о парнях, о том, как она жила в моем возрасте, за год до того, как стала жесткой и обрела стальной взгляд. Я хотела понять, действительно ли, удовлетворяя вожделение, необратимо меняешься, теряешь себя; есть ли какая-то романтика в том, чтобы слиться с другим человеком, как Шейла и Брэндон. Я знала, что у мамы есть ответы. И знала, что она способна вправить мне мозги, даже если я возненавижу ее за это.
Мама вздрогнула и дернула ногой. Возможно, во сне она падала. Рот у нее открылся, и дыхание стало глубоким и хриплым.
Я перекатилась на бок, чтобы мама не храпела мне прямо в ухо.
Противостояние
В тот день, когда бабушка обнаружила, что дедушка все еще видится со своей любовницей, она не оставила дома ни крошки еды. Она уложила остатки пирога с брокколи, курицы карри и риса с горошком в пластиковые контейнеры и снесла в баптистскую церковь, где по пятницам работала бесплатная столовая. После первого захода — унести все сразу она не могла — бабушка позвонила маме, чтобы излить душу. Так я и узнала о переменах: бабушка нарушила многомесячное молчание, установившееся по взаимному согласию.
В течение всего разговора мама листала журнал о недвижимости. Однажды, когда было скучно, а интернет снова не работал, я тоже заглянула туда и нашла на полях подсчеты — тогда мне показалось, что я нечаянно раскрыла интимный секрет, вторглась в чужие мечты. Теперь, глядя, как мама переворачивает страницы и загибает их за корешок журнала, рассеянно кивая в ответ на бабушкины жалобы, я притворялась, будто никогда не видела этих нацарапанных синей ручкой цифр. Даже из другого угла комнаты я слышала доносящиеся из трубки несвязные причитания. Бабушка кричала, что дедушка одолжил «паршивой девке» деньги, что женщины из церкви видели, как они в обнимочку прогуливаются по улице…
— Представляешь, каков подлец, Элоиз! Уж поверь мне, натуральный подлец! Вечно твердит, будто он на мели и не может наскрести сотню-другую долларов на продукты или взнос по ипотеке. А для этой бабы, значит, денежки нашлись? Охо-хо, пусть благодарит Бога, что я христианка, вот что я хочу сказать!
— Угу.
— И представляешь, какой стыд — сестра Ида и сестра Роза видели его с этой бабой! Как я теперь в церкви покажусь? О господи, какой же эгоист, он ведь только о себе и думает, а на остальных ему наплевать! Что обо мне люди скажут!