Дедушка довольно скоро вернулся в машину с ничуть не изменившимся и совершенно бесстрастным видом, словно и не он провел двадцать минут в доме чужой женщины. Меня разозлила легкость, с которой он изображал, будто ничего не случилось, и я отвернулась к своему окну, следя глазами за проплывающими мимо деревьями и грязно-коричневыми жилыми кварталами. Дед включил джазовую станцию, но у меня вдруг запершило в горле и что-то сжалось в груди, и я вырубила радио. Дедушка хмыкнул, но не стал возражать.
— Я тебя не понимаю, — произнесла я наконец.
— Вот и ладно, — ответил он. — Мне и не нужно, чтобы ты меня понимала.
Подъездную дорожку у бабушкиного коттеджа перегородила мамина машина, и дедушке пришлось остановиться на дороге. В доме аппетитно пахло тушеными бычьими хвостами с рисом. Телевизор работал на высокой громкости, заглушая бормотания религиозных проповедников по радио. Мама сидела на диване; волосы у нее еще больше растрепались, а с лица так и не сошло раздражение. Дедушка развязал шнурки, и бабушка вышла в прихожую, наблюдая, как он разувается.
— В прошлый раз я нашел в своих ботинках обертки от конфет, — заметил дедушка.
— А я предупреждала: съел конфету — выбрасывай фантик. Но ты же не слушаешь, а швыряешь его назад в вазочку.
Дедушка цокнул языком, но не нахмурился и не напрягся.
— У тебя там что-то подгорает, — сообщил он.
Бабушка рассмеялась и, отмахнувшись, пошла на кухню, бросив на ходу:
— У меня никогда ничего не подгорает. Я готовлю так, что пальчики оближешь.
Я поставила свои сандалии на коврик у стены. Дедушка сел во главе накрытого клеенкой стола, а бабушка сняла крышку с чугунной латки и заглянула внутрь. Дедушка положил руки перед собой и переплел пальцы, на лице у него застыло выражение удовлетворенного ожидания.
Мама позвала меня.
Когда я подсела к ней на диван, она выключила звук телевизора и нетерпеливо взглянула на меня.
— Ну как? — спросила он. — Что там случилось? Куда вы ездили? Бабушка не закрывала рта все два часа, пока вас не было.
Я вдруг поняла, что, уже когда дедушка остановился у дома Лорен, не собиралась докладывать о его визите, не желая слышать воплей родичей, от которых чуть не лопаются барабанные перепонки. Дедушка тоже знал, что я не проболтаюсь, — мама любила скандалы, а я нет, — но я заставила себя проглотить горечь от собственной предсказуемости в стремлении сохранить мир в семье.
— Мы ездили в магазин. Задержались там немного.
Мама наверняка поняла, что я вру, но больше вопросов не задавала, только снова включила звук телевизора. Думаю, она давно усвоила истину, которая открылась мне только сейчас: мир в этой семье возможен лишь в том случае, когда мы постоянно лжем, по крайней мере друг другу.
На кухне бабушка скользила от холодильника к шкафу, а оттуда к плите, доставала напитки, тарелки и вилки, словно исполняла какой-то замысловатый танец. Дедушка следил за ее движениями, слегка улыбаясь; его глаза словно гладили ее фигуру, и я заставила себя отвернуться: стоит ему заметить мой взгляд, он сразу очнется и улыбка растает.
Торжество
Впервые они напились вместе — благодаря бутылке шипучего вина — на восемнадцатый день рождения Кары. Обе они, невысокие и миниатюрные, уверенно налили себе по третьему бокалу, а на четвертой порции Элоиз, сделав большой глоток, с притворной строгостью постучала пальцем по столу.
— Это не в честь твоего совершеннолетия, — заявила она, подавляя отрыжку. — А потому, что ты выпускница.
Каре показалось, что мама хочет сказать что-то еще, но Элоиз, немного помолчав, залпом осушила бокал и налила себе очередную порцию вина.
Кара отхлебнула шипучки и вспомнила прошлый день рождения, когда Элоиз подбросила ее до метро, где дочь садилась на поезд до школы в центре города. Тогда Кара открыла дверцу машины и собралась выходить, но Элоиз схватила ее за запястье и потянула назад на сиденье.
— Я хочу, чтобы ты кое-что усвоила, — сказала она. — Когда ты родилась, я была в твоем возрасте.
Кара только молча заморгала, раскрыв рот, и Элоиз пожелала ей хорошо повеселиться. После этого примерно раз в два месяца мама возобновляла разговор, повторяя:
— Когда я была в твоем возрасте, тебе было три месяца… шесть месяцев… девять месяцев… и ты все время плакала и хотела есть. Ты представляешь? Представляешь, каково мне было?
Но сегодня она не задавала никаких вопросов. Элоиз пришла домой рано с бутылкой просекко в руках и велела дочери достать из кухонного шкафа два бокала. Пусть по закону пить разрешается только с девятнадцати лет, они все равно отпразднуют. Скоро Кара окончит школу, и у нее уже есть предложения, есть возможности — от полной стипендии в Йоркском университете до приветственного письма из Университета Торонто, куда она мечтала попасть на протяжении всех старших классов.