— Они прекрасно обойдутся без меня, как и ты без суки, которая тебя породила, Альфредо, — холодно произнесла Грис. — Не хочу думать ни о каких родственных связях, вообще ни о каких связях. Я тебе все объяснила. Не доставай меня. Хватит. Баста.
Я смирился и начал прикидывать, как осуществить ее план. Первым делом следует поменять машину. Нынешней ночью это можно сделать только через турка Асада. Друг Антонио и Грисельды держал свой автомобиль в гараже Медицинской федерации Чако, в правлении которой состоял. Ночные сторожа знали меня. Скажи я им, что у меня срочное поручение от доктора Асада, они без звука вручили бы ключи. Я не смог сдержать улыбки при мысли о том, какую мину скорчит турок утром. Он как раз купил великолепный «ровер», очень дорогую и эксклюзивную модель. Его проклятия будут слышны аж в Ориноко.
Впрочем, в угоне чужой машины пока не было особой необходимости. Мы можем оказаться на границе через три часа, то есть до того, как пост у моста Посадас — Энкарнасьон получит приказ о нашем задержании. За всеми пограничными мостами наблюдает Национальная жандармерия, а жандармы, тоже взяточники, ненавидят провинциальных полицейских, потому что более глупые. Я снова усмехнулся, подумав о турке: он висел на волоске от личной трагедии.
— С чего это ты развеселился? — поинтересовалась сердито Грисельда.
— Не важно, — ответил я сухо. — Могла бы и сама стать повеселее, нам предстоит долгое путешествие.
— Ты мне угрожаешь, сеньор Смеющийся-сам-по-себе?
— Думай, что хочешь, но перестань злиться.
— А если мне нравится?
Не знаю, что со мной случилось, не спрашивайте. Я резко затормозил, и Грисельда, не успевшая пристегнуть ремень безопасности, ударилась о лобовое стекло. Когда она, возмущенная, повернулась ко мне, я врезал ей тыльной стороной ладони. А рука у меня очень тяжелая.
Клянусь, никогда в жизни я не бил ни ее, ни кого-либо другого. Я просто не сумел сдержаться.
Как и следовало ожидать, Грисельда, очнувшись, реагировала на насилие насилием. Как боксер, получивший неожиданный нокаут и знающий, что проиграет, если не ответит аналогичным ударом, а лучше двумя ударами, она с яростной бранью набросилась на меня. Мне удалось схватить ее за запястья, но не укротить. В какой-то момент она изловчилась и расцарапала мне правую скулу. Она совершенно распоясалась, и я вынужден был стукнуть ее кулаком по носу.
Раздался легкий хруст. Похоже, я сломал ей носовую перегородку. Она тихо охнула, словно испустила последний вздох, и отключилась. Нокаут.
Я некоторое время смотрел, как по лицу Грис расплывается огромный синяк, веки начали набухать, словно она целые сутки проплакала безостановочно. Тогда я глянул на себя в зеркало заднего вида и обнаружил, что по щеке течет тоненькая красная струйка. Стерев кровь носовым платком, я крепко сжал руль и устремил взгляд сквозь ветровое стекло. Я был в бешенстве, поэтому решил немедленно убить Грис. Время и место подходили как нельзя лучше: половина четвертого утра, вокруг никого. Почему я не сделал этого? Наверное, меня удержала любовь или то, что от нее осталось, не знаю. Я вдруг понял, что гнев — единственный по-настоящему неизбежный грех. Гнев слепой, неправедный. Когда человек видит, что оказался в тупике, он желает одного — смести все преграды, ринуться напролом, подобно бизону, чинить суд и расправу, будто сам Господь Бог. Человек, вышедший за пределы дозволенного, совершивший убийство, не в состоянии воспользоваться тормозами разума, он, повторяю, подобен животному, которое сметает проволоку и столбы заграждения, не обращая внимания ни на боль, ни на крики служителей, которое способно умереть в своем оголтелом порыве громить, громить и еще раз громить. Гнев — это бык, помешавшийся на разрушении, и я в тот момент был таким быком.
Окрестная тишина постепенно успокоила меня. Грисельда пошевелилась, платье немного задралось, и ноги в слабом свете фонаря, стоявшего неподалеку, засияли огнем, который зажег во мне безумную страсть. Маленькие трусики, белые и чистые, резко контрастировали со смуглой кожей, зеркально-ровной, как поверхность лагуны в безветренную погоду. Другого белья, уж я-то знал, на Грис не было. Она редко надевала лифчик, гордясь полным бюстом родившей женщины, остававшимся на удивление упругим. Я им восхищался, а Грис умиляло, как я, наподобие ребенка, который вытягивает, засыпая, последние капельки молока, нежно покусываю ее соски. «Какой же я счастливчик: отхватил шикарную самку», — подумал я и почувствовал, что мой секс стремится к решающей схватке. Я расстегнул ширинку, нагнулся и провел языком между ног Грисельды, сначала мягко, потом, когда Грис начала реагировать, словно очнувшись от сладкого — а не от кошмарного — сна, настойчиво, с силой; язык прямо-таки превратился в бич. Грисельда подскочила как от удара тока и зависла над сиденьем, будто у нее проявились способности к левитации или она заболела эпилепсией.