Я поцеловал Грисельду в носик. Она чувствовала слабость, лицо, столь любимое мной, посинело — явно формировалась гематома. Мне было стыдно, чудовищно стыдно. Однако, заметьте, я не утверждаю, будто не соображал, что творю. Будьте уверены — понимал все время. И даже если проведу остаток жизни, горестно вздыхая уж не знаю, насколько искренне, то и тогда не стану ссылаться на свою невменяемость. Поэтому стыд, овладевший мной в тот момент, был совершенно естественный: кровавое пятно на лице Грисельды служило гораздо большим и тяжким обвинением, чем три или четыре предыдущих убийства.
«Конечно, — подумалось мне, — все дело в диком желании, в разделенной страсти, в любви, возможно, патологической, но все же любви, которую мы испытываем друг к другу. И в нашем бунте, конечно». Я вспомнил, как мы боролись с чувством вины в начале связи, со страхом, который эта связь нам внушала. Вспомнил и о счастье, которое испытал, когда сошелся с женщиной прекрасной, восхитительной, лучезарной, мечтой каждого мужчины. Все, вплоть до мужа, моего друга, несомненно, ему мешали.
О будущем я не размышлял. «Ночь долга, — сказал я себе, — а завтра всегда неопределенно». Мы тронулись в путь. Когда я пересекал город Корриентес, который спит столь же дружно, сколь молится и поет, передо мной встал вопрос. Он заключался не в том, когда, и не в том, как, и не в том, почему. Я задумался о пределах. Где предел нашему бунту? И существует ли он вообще? Ответ, естественно, был такой: никакого предела нет. Нет, потому, что я, возможно, самый чистосердечный из сыновей страны, где по-настоящему ясно только одно — нормой является беспредел, позволяющий реализовать любую идею, которая только придет в голову блудливого и сумасшедшего животного.
Я выехал на дорогу номер 12 и направился к Посадасу. Мы миновали старый аэропорт Камба-Пунта, и тут нас остановила полиция. Полусонный толстяк оглядел салон, словно хотел удостовериться, что на заднем сиденье пусто, спросил меня, куда и зачем мы держим путь, я ответил, дескать, хотим пораньше попасть на молебен в церковь Девы Марии. Полицейский махнул, чтобы мы проезжали, и пожелал нам доброй ночи и счастливого пути.
Я истово перекрестился и тронулся дальше. Когда этот тип скрылся из вида, я засмеялся. Грисельда ласково положила руку мне на бедро:
— Ты божественен. Самый жестокий и мерзкий из всех божественных сукиных детей.
Она включила радио, сквозь помехи зазвучала хриплая музыка, словно кто-то проигрывал старые пластинки на 78 оборотов в минуту.
«Любопытно, — подумал я, — когда нас арестуют? И арестуют ли вообще?»
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Я страшно устал и боялся уснуть за рулем. У меня болела правая рука — от плеча до кончиков пальцев. Кроме того, судя по ощущениям, почки у меня распухли так, словно кто-то палкой прошелся по ним. Благо не было другого выбора, я сказал себе, что это всего лишь последствия перенапряжения. Поискав в бардачке, я обнаружил таблетки аспирина. Я их всегда вожу с собой — красные, сильнодействующие. Проглотил три штуки. Они оказались препротивными — меня затошнило. Тогда я понял, что проголодался.
На заправочной станции «Эссо» Грисельда купила бутерброды, бутылку газированной воды, два стаканчика крепкого кофе и сигареты. Мы поели в машине на стоянке при станции техобслуживания. Когда я рванул дальше, кофе дымился. Мы молча закурили. По моим расчетам, через два с половиной часа должен был показаться мост между городами Посадас — Энкарнасьон. Подумалось: «В столь ранний утренний час жандармы едва ли успели стать придирчивее, чем ночью». И еще: «Хорошо бы разменять несколько крупных долларовых купюр». Имея мелкие деньги, через границу можно провезти все, что угодно. Монетарный символ аргентино-парагвайской границы — Взяточничество. На языках, которые здесь в ходу, слово звучит одинаково.
В Парагвае я собирался позвонить Элеутерио. Этому типу мы с Антонио несколько раз помогали в не очень чистых делах, а именно в ловких описаниях земельных участков, приобретенных в Формосе и Чако. Участки представляли собой высоченные горы, но мы не задавали Элеутерио никаких вопросов и оформляли документы, по которым о рельефе местности можно было думать что угодно. За оказанные услуги он платил нам очень хорошо, мало того, на Рождество присылал каждому по ящику самого дорогого шотландского виски. Он неоднократно говорил, что, если у нас возникнут проблемы, он с удовольствием поможет их разрешить. Ну так вот, такой момент наступил.
Я был напуган, точнее, крайне удивлен. Мне с трудом верилось, что я, именно я ударился в бега, что все происшедшее не кошмарный сон, от которого я пробужусь через несколько часов. В подобной ситуации это не редкость. Вы не представляете, сколько странных мыслей посещает человека, достигшего предела. А я его достиг: я пребывал в настоящих бегах и знал, что каждая минута на свободе бесценна. Я не гадал, когда и кто найдет трупы в доме Антонио: сосед, служащий из пиццерии или другой незваный гость. Мне было наплевать, что наговорила фараонам соплячка из красной «мазды» и сумеют ли они связать воедино все преступления. Но я не сомневался: пустая патрульная машина и убитые полицейские обнаружены. Наверное, за нами уже гнались, а может быть, и нет. Одно совершенно ясно: на рассвете во что бы то ни стало нужно попасть в Парагвай.