— Нет, — возразил Кевин. — Не такое уж и обычное.
«И у нас с тобой — все необычно». — Я прошлась, осматривая комнату, которая нравилась мне все больше. Я не делала этого специально, а получалось так, что я все кружу возле кровати, которая с каждой минутой казалась все удобнее и заманчивее.
— Хочешь принять душ? — застенчиво спросил Кевин, продолжая топтаться на пороге, хотя уж он-то мог чувствовать себя, как дома. — Здесь, к сожалению, только душ. Это не самый дорогой номер.
Еще бы я не хотела освежиться после всех перелетов, что совершила, между прочим, ради него! Не ради того, конечно, чтобы он постоял возле двери, пока я принимаю душ и вытягиваюсь на постели…
На самом деле Кевин вовсе не стоял у двери, а уселся в кресло возле окна. Не знаю, что за журнал листал он, когда я, отведя душу, обмотанная полотенцем, вышла из ванной, но явно очень пристойный, потому что чтение не настроило его на фривольный лад. Чего мне все-таки хотелось, признаюсь…
— Ты голоден? — спросила я, растерявшись от серьезности взгляда, который он поднял на меня. — Может, нам чего-нибудь перекусить?
Он усмехнулся:
— Здесь едят в основном рис. В разных видах, но все-таки один рис. Тебе это по вкусу?
— Рис? Как китайцы?
— Азия есть Азия. Если местный голоден, он так и говорит: «Я хочу поесть риса».
Что оставалось? Я сказала:
— Риса так риса. Где его можно раздобыть?
Он расхохотался:
— Да я шучу, что ты! Здесь отличные рестораны. Всего навалом. Что ты любишь?
Я ответила неуверенно:
— Салаты…
Кевин подскочил, уронив журнал, и принял услужливую позу официанта:
— О! Могу предложить, мисс, изысканный салат «Лаб Моо» с ароматом сушеного риса и тайских трав.
— Это вкусно?
— В нем еще можно отыскать цыпленка или свинину — по желанию! Впрочем, мисс, наверное, соблюдает диету?
— Ну… Более или менее.
— В таком случае рекомендую вам отведать салат «Нирвана».
Я издала эротический, как мне показалось, стон:
— О, «Нирвана»?!
Он охотно пояснил:
— Из экзотических овощей и фруктов.
— Кевин, я не соблюдаю диету.
— Неужели?
— Дома я лопаю гамбургеры.
— Ты удивляешь меня все больше, — заметил он, удивив меня не меньше.
— А ты уже попробовал все эти чудо-салаты?
— Нет, — улыбнулся он. — Я только что прочитал ресторанное меню.
То, что я приняла за журнал, было, оказывается, меню ресторана. Опустив голову, я смотрела на зеленую обложку с видом коттеджей с остроугольными крышами, и пыталась загнать внутрь слезы, которые уже готовы были поползти по щекам. Кевин собирался повести меня в ресторан… Кевин помогал мне. Он был со мной. Ради меня он рушил свои планы.
— Хочешь банан? — донесся его голос. — Недавно с дерева, это не то что в супермаркете.
Какие супермаркеты могут быть в раю?!
Конечно, я согласилась на банан, и, усевшись возле раскрытого окна, мы с Кевином слопали по паре длинных, ровных плодов, вкус которых и впрямь показался мне особенным. Ветер с моря доносил солоноватый привкус счастья, который всегда бывает таким из-за того, что приходится вдосталь наплакаться прежде, чем заслужишь его. Но сейчас оно не казалось мне настолько далеким, как было еще, скажем, пару дней назад.
Мы ни о чем не говорили с набитыми ртами, в которых растекалась сладость, только все время переглядывались и улыбались друг другу. И я подумала, что так хорошо мне вряд ли было бы даже в постели, на шелковых простынях. Я пыталась запомнить все ощущения этих минут: близкий, вкрадчивый говор моря, обилие пьянящих цветочных запахов, тепло плеча Кевина, которого я слегка касалась. Когда еще это могло случиться со мной?
— В какой манере он пишет? — спросила я о его отце, когда с бананами было покончено и золотистые шкурки осели крупными лилиями на подносе.
Кевин задумался:
— У него нет единой манеры. Он экспериментирует в каждой своей работе.
— Наверное, это наивный вопрос… Но тебе нравится, как он пишет?
Он улыбнулся:
— Верно, наивный.
— Ну, прости! Я не слишком искушенный знаток живописи. Не хочешь, не отвечай.
— Я просто не знаю, что тебе ответить.
Нужно было отстать от Кевина, а я продолжала допытываться:
— Но ведь у тебя есть какое-то отношение к его работам?
И он ответил так жестко, как ни разу до сих пор не говорил со мной. Вообще ни с кем.
— У меня есть определенное отношение к нему. И я не могу отделить для себя художника от отца. Может быть, это неправильно.
«Я тоже не могу, — подумала я. — Эти проклятые чемоданы так и громоздятся между мной и моим отцом. Ни одному из нас не преодолеть эту гору».