— Клод? — позвала Эйвери.
Клаудия не остановилась и не ответила.
— Клаудия?
На этот раз она слегка замешкалась, прежде чем ответить: «Со мной все в порядке. Просто надо немного побыть одной». Клаудия направилась к широкой элегантной лестнице, достойной дворца махараджи.
Воцарилась тревожная тишина. Все четверо смотрели, как стремительно она поднимается в свой кабинет на верхнем этаже.
— Что это было? — спросил Сайрус, местный парень, работавший в «Тропикане» коридорным.
— Не знаю, — ответила Айсис, его сестра, администратор.
Брат с сестрой, рожденные родителями-хиппи, были очень похожи, оба с ярко-рыжими волосами и веснушками.
— Мне кажется, я знаю. — Эйвери сощурилась при появлении Люка.
Он взглянул на стол администратора. Люди в холле выглядели совсем негостеприимно.
Он шел по великолепному мозаичному полу из плиток песочных оттенков, составлявших неповторимый узор, обходя роскошные ковры, уютные кресла и пальмы в горшках. Колоссальные бежевые колонны поднимались к потолку второго этажа, поддерживая куполообразный потолок, украшенный фреской с изображением полуночного небосвода с сияющими звездами.
В детстве он мог любоваться фреской бесконечно, теперь же она казалась еще одной реликвией прошлого.
— Люк Харгривс, — с упреком констатировала Эйвери, — это ты заставил Клод плакать?
Люк посмотрел на Джону, стоящего за спиной Эйвери и глазами подающего ему сигналы сейчас же уходить. Джона, как и Люк, знал: Эйвери — самый яростный защитник Клаудии.
— Боюсь, что я, — морщась, ответил он, приближаясь к столу.
К его удивлению, Эйвери пожала плечами:
— О, слава богу, ей нужно хорошенько выплакаться.
— Да, — согласилась Айсис, — она уже несколько дней твердит, что все чудесно.
— Чудесно, — повторил Сайрус, — как заезженная пластинка.
— Ну, — Люк пожал плечами, — миссия выполнена.
Он был рад, что группка расслабилась и уже не выглядела так, будто собиралась повесить, утопить или четвертовать его. Явно Клаудия смягчила их. Но это не снимает с него вины. Нельзя простить того, что он ей наговорил. Люк чувствовал себя подлецом.
Он хорошо помнил, как она боготворила его, и сейчас предпочел бы именно такое отношение. Правда, отказавшись оставить Великобританию и управлять курортом вместе с ней, он явно ощущал себя колоссом на глиняных ногах.
Люк посмотрел на лестницу, снова взглянул на группу за столом. Надо было идти извиняться.
— Думаю, я пойду посмотрю, как она. Извинюсь.
Эйвери покачала головой:
— Не стоит, будет только хуже.
Джона согласился:
— Тебе, парень, нужно дать ей время остыть.
Остыть? Будто это возможно в жуткой жаре, стоявшей в здании из-за отключения электричества, с помощью которого просторный холл превращался в блаженный рай. К новому приступу недовольства собой добавилась внезапно навалившаяся усталость.
Он чертовски страдал от смены часовых поясов после перелета, взмок как мышь в одежде не по погоде, но ему нужно уладить дело с Клаудией.
— Почему, пока мы летели, ты не сказал мне, что она настолько расклеилась? — спросил он Джону.
— Ничего она не расклеилась. — Эйвери встала на защиту Клаудии.
— Не делай из меня дурака.
— Она работала день и ночь, как вол, организовывая здесь все, восстанавливая, что можно, чтобы, когда завтра отменят штормовое предупреждение, мы смогли бы начать расчистку. Я не говорю о том, что ей пришлось улаживать дела с двумя сотнями постояльцев, ожидавшихся в течение следующих нескольких недель. — Эйвери посмотрела на него. — Она помогала в городе и другим курортам. Она сильная, лидер. Она не расклеилась.
— Тогда почему она расплакалась?
Эйвери покачала головой:
— Она измучена, переживает и беспокоится. Не спала почти пять дней. Вся ее жизнь полетела к чертям и, может быть, не знаю точно, она думала, что ты единственный человек, который по-настоящему поймет ее отчаяние. Никто из нас не может до конца понять, насколько беда на курорте, который она так любит, ранила ее. Только ты, Люк. Ты это сделал, Люк? Ты пошел на пляж, сказал ей, что все понял?
Он игнорировал укор Эйвери, чувство вины вновь захватило его.
— Я спрашивал, как она, ты сказал, хорошо.
Джона кивнул:
— С ней все хорошо. Чудесно. Учитывая то, что все, сделанное ею для курорта за последний год, разлетелось вдребезги. Она работала, помогала всем нам. Но ее семья — это ты, старик. Твое мнение всегда значило больше, чем чье-либо еще.