Ну не буду же я постоянно ленты развязывать и завязывать? Эта недообувь примотана к ноге как балетные пуанты.
— Чего узнал-то?
— Младшая сестренка герцога прошлой ночью куда-то таскалась. У нее далеко под кроватью туфли спрятаны, которые горничная сегодня утром искала. Грязные. Но грязь засохшая, не свежая. Вчерашняя, — крыс выдержал эффектную паузу. — Но это не все, — Римус протянул скомканные и вроде как погрызенные обрывки бумаги. Я сначала взяла и только потом недоуменно выгнула бровь. Почесала в затылке, окончательно превращая пучок в воронье гнездо. И принялась складывать пазл.
Крыс помогал, подбадривая едкими замечаниями про мою грамотность. Но так или иначе через десять минут на покрывале между нами лежало весьма странное послание: «Не лезь не в свое дело, иначе все узнают твою самую страшную тайну!»
— Та-ак, — я подскочила на кровати и запустила обе пятерни в прическу, машинально выдергивая из нее шпильки и разбрасывая их вокруг. — Николет… угу… добрая такая девочка, кормилицу любит. И тайны у нее какие-то. Ну и семейка. Слушай… мне кажется, что это тот же почерк. Блин, жаль я записку от шантажиста сразу сожгла, теперь не сравнить.
— Запах тот же, — кивнул Римус. — Мерзкий сладкий запах отдушки. Я по нему эти клочки и нашел.
— А того, кто их подбросил, унюхать нельзя? По этому самому мерзкому и сладкому?
— Он же бумагу этим посыпает, а не самого себя, — фыркнул крыс. — Словно знает… про меня.
— А руки? Он руками же посыпает… хотя в перчатках можно, наверное. — И тут до меня дошло: — Знает о тебе?!
— Руки отмыть проще. Перчатки со временем так провоняют… Но, с другой стороны, можно попробовать поискать именно перчатки, — принялся рассуждать Римус и потом пояснил: — Вряд ли обычный человек стал бы переживать настолько из-за запаха, если бы не боялся, что его записки может унюхать оборотень.
— Или собака… Странные записки вообще — то ли ребенок балуется, то ли кто-то взрослый притворяется идиотом в своих целях. И если запах уничтожен специально — то это скорее взрослый. Но чего он добивается?
— Ты должна сидеть и не дергаться, Николет — тоже сидеть и не дергаться. Все особо деятельные получили предупреждение.
— Отличный замок, — мрачно подытожила я. — Тут вон еще и людей травят…
— Ага, — буркнул недовольно Римус. — Причем не ты. У тебя ж память отшибло. Выборочно. Пером рисуешь, а не в голову втыкаешь, а одеваться не можешь… Меня не помнишь, доверять — не доверяешь, но при этом трахаться со мной тебе это не мешает.
Вот блин! Забыла я, что этот «шерлок холмс» как только перестанет отвлекаться на посторонние загадки, так за меня возьмется… признаваться надо. Иначе если сам спалит — хуже будет. Но сначала проведем подготовительную работу…
Повернувшись, я притянула Римуса к себе и для начала нежно коснулась его губ своими. Ммм, черт, как бы самой не забыть, что я сказать-то хотела… целоваться эта сволочь умеет. Ну, будем надеяться… что и у него… все дурацкие вопросы… из головы испарятся!
Мы немного увлеклись, оба, и я даже не заметила, как рука Римуса оказалась у меня под юбкой. Сегодня там не было брони с завязками, только тоненькие панталоны выше колена, и мужские горячие ладони скользили по моему бедру, лаская, поглаживая и заставляя стонать от предвкушения. Все же в этом «новомодном» для средневековья белье из тонкого шелка была особенная прелесть. А меня еще дополнительно возбуждала его непривычная длина — этот контраст закрытости и чувствительности, прикосновения то через шелк, то к голой коже ниже кружевной оторочки…
Римус тоже увлекся, с энтузиазмом отвечая на поцелуи и постанывая, но в какой-то момент вдруг замер, словно окаменел. Каким-то шестым чувством я уловила, что именно не так, и выдохнула. Да к черту! Может, и к лучшему.
— Ну надо же… А я все думал, что мне кажется! Походка стала плавнее, привычки другие, говоришь иначе, характер изменился… Думал — мерещится! Но то, что отвары не только память отшибают, а и детские шрамы залечивают никак к миражам не причислить! Ты этот шрам какими только мазями не сводила! И?.. Как вывести удалось? От жара костра растворился?! — с нарастающим ехидством в голосе поинтересовался крыс.
— Ну сам же понял уже, — вздохнула я, не отпуская эту каменную статую и кладя голову ему на плечо. А, ну еще зажмурилась от страха и дыхание задержала, прежде чем ляпнула: — Привет, Римус, меня зовут Ярослава.