Но мальчик не испугался и не сбежал.
Когда ребята остались вдвоем, он заметался по песку, голый и мокрый, и все прислушивался к гудению молотилки с Харитоновой усадьбы.
— Не бойся! — кричал он товарищу под мостом. — Сейчас с тока прибегут. Ты только держись!
— Я тону, — всхлипывал второй.
Зубы его стучали от холода.
— Держись! — кричал мальчик с берега и все метался, как полевая мышь, попавшая в капкан. — Сейчас придут. Ну, правда же, придут.
Подбадривая товарища, он почувствовал, что у самого горло перехватило, и заплакал, не выдавая себя ни звуком. Мокрыми ладошками вытирая слезы, он топтался на берегу и тут вдруг услышал далекий паровозный гудок. Он остановился, посмотрел, наморщив лоб, на одежку, сваленную на песке, увидел прут с нанизанной за жабры рыбой. В куче одежды краснела его майка. Мальчик быстро-быстро привязал ее к пруту с рыбой и, как был, нагишом бросился к железнодорожному полотну. «Постой! — слышал он позади крик товарища. — Тону!»
Но он не остановился, а все бежал к железнодорожному полотну, добежал до насыпи, забрался на рельсы и припустил по линии, стараясь попадать на шпалы, потому что острая щебенка резала босые пятки. Он бежал, выставив вперед прут с красной майкой. Вдали он увидел струю дыма, она быстро приближалась, из-за деревьев вынырнул паровоз, но мальчик не сошел с полотна, а все бежал, потом наконец замедлил шаг и стал размахивать своим красным флагом, а локомотив все рос, и гул рельсов все громче отдавался в ушах.
Мальчик спрыгнул на насыпь, не переставая размахивать майкой, и услышал пронзительный гудок: тит-ти-ти… С паровоза его заметили. Раздался скрежет, воздух задрожал, паровоз выбросил на мальчика облако пара и, продолжая протяжно скрипеть тормозами и гудеть, стал, обдав его жаром своего тела.
В окошке показалась промасленная куртка.
— Что случилось, пацан? — спросила куртка.
— Почему поезд остановился? — спрашивали пассажиры, высовываясь из окон, а кое-кто успел уже открыть двери.
Мальчик вдруг вспомнил, что он голый, и прикрылся майкой.
— Мальчишка остановил поезд, — сказал кто-то. — Рыбу продает.
Пассажиры, глядя на прут с привязанной к нему майкой и несколькими высохшими на солнце рыбешками, засмеялись.
— Тонет! — сказал мальчишка. — Под мостом!
— Кто тонет? — спросил машинист.
— Мальчик под мостом тонет!
— Мальчик тонет в реке! — передали по вагонам.
— Мальчик, где мальчик?
— В реке!
— А где река?
— Наверно, вон там, где ольшаник виден.
Машинист уже спускался по лесенке.
— Давайте скорей, — сказал он. — Что мы стоим?
— Скорей, скорей! — закричали из вагонов.
— Мальчик тонет! В реке!
Первые уже бежали к мосту, и мальчик, не выпуская из рук майку и рыбешек, бежал с ними, а из окошка в окошко переговаривались две женщины — нельзя, мол, оставлять детей без надзора.
Полпоезда уже неслось к реке. Потом и остальные пассажиры потянулись через луга, по плотным и душистым отвалам скошенной травы, туда же, к реке, к зарослям ольшаника.
Добежав до моста, первые увидели крестьян и мальчика, лежавшего на поверхности воды. Крестьяне носили большие камни и валили их на дно, чтобы мальчик мог на них встать. Один из мужчин поддерживал его в воде на руках, а другие таскали камни.
Пассажиры с поезда тоже принялись носить камни, некоторые вошли в воду, пустились в расспросы, как ото все случилось, и успокаивали: сейчас, мол, все будет в порядке, руку мальчика высвободят, ничего страшного — ребенок-то ведь жив. Но когда им объяснили, что рука схвачена каменным капканом, а сверху давят опоры и весь мост, пассажиры стали обсуждать, что надо сделать, чтобы высвободить руку. Однако рассчитывать на то, что можно будет сдвинуть каменные глыбы и железобетонные пояса или приподнять весь мост, было бы абсурдом.