И когда убирал, то почувствовал, как быстро-быстро бьется сердце. Он тогда сдвинул руку дальше и нащупал портмонет, подумал о лежавшем в нем колечке… И тут же подумал другое — что Анюта бы ему сейчас сказала: Янка, что ты делаешь, зачем мне те Лапы, мне же нужен только ты живой! И заплакала бы сразу, она это может. А он когда в последний раз плакал, подумал Иван, он уже и не помнит, вот как! И это правильно, и дядя Тодар всегда говорил, подумал Иван дальше…
Но тут же спохватился, что не до этого ему сейчас, а ему нужно спешить, ведь это же нешуточное дело: они караульного сняли! А если его скоро хватятся?! Да и там, на втором этаже, Ивана уже тоже, наверное, ждут! Подумав так, Иван поспешно взял фонарь, встал, осмотрелся и пошел вперед. Идти пришлось долго, потому что это только на чертежах всегда все просто, а на самом деле тут тебе и повороты, и ямы, тут и много всякого другого. Да и чем дальше Иван шел, тем теснее становился ход, а потом он еще начал раз за разом разделяться надвое, и нужно было не ошибиться, не свернуть куда не надо. А потом погас фонарь. Но это было уже в самом конце, перед скобами, поэтому Иван просто поставил погасший фонарь на пол, а сам полез вверх, по скобам. Скобы были крепкие, но узкие, сапоги на них сильно скользили. А после скобы кончились, Иван соступил в сторону, нащупал под ногой карниз и пошел по карнизу. Что было под карнизом, он не знал. А сам карниз был небольшой, длиной в сажени три, не больше. После него была площадка, по тамошним местам даже удобная, так как на ней можно было стоять без опаски — вокруг были стены. Иван остановился на площадке и прислушался. Откуда-то издалека будто бы раздался чей-то голос и сразу затих. Иван подождал еще, но голос больше не слышался. Тогда Иван стал шарить по стене — и нашарил крюк, вкрученный в один из кирпичей. Иван подергал крюк — и кирпич зашатался. Это хорошо, подумал Иван, значит, здесь все исправно. Значит, дальше будет так: нужный человек, скорее всего Маслов, перед ужином пойдет в кладовую, а это в том закутке, рядом с той известной комнатой, помеченной кружком, и в закутке у них шкаф с провизией, и колбасы там висят, и сундуки стоят, и прочее. И вот Маслов будет набирать провизию и стукнет, будто бы случайно, по этому кирпичу с той, с его стороны. Это условный знак, кирпич нужно сразу вынимать и делать уже свой условный знак. Тогда Маслов сует в дыру руку. В руку даешь бумагу. Рука убирается, Маслов уходит, ты ставишь кирпич на место и ждешь, когда тебе вернут бумагу.
Но с бумагой не так просто! Там же с ней будет вот что: Маслов возвращается обратно и как будто начинает собирать ужин. Но государь вдруг говорит: нет, я еще не голоден, оставьте меня в покое! И почему от нее нет письма? Почему она молчит?! У меня нет аппетита. Я напишу ей письмо, новое, я буду жаловаться на вас, дайте мне бумагу, дайте перо! Они засмеются и дадут. А если не дадут, тогда он начнет перед ними заискивать, говорить, что он на все согласен, он подпишет любые ее требования, только пусть она позволит ему поскорее выбраться из этого ужасного места, где его каждую ночь донимают страшные привидения замученных здесь людей, он готов хоть в Шлиссельбург, только бы скорей отсюда! И опять потребует бумагу и перо. И вот тут они уже ему это дадут. Он сразу сядет за стол, возьмет бумагу и начнет требовать теперь уже вот чего: чтобы ему не заглядывали через плечо, он не хочет, чтобы они знали, о чем он пишет государыне, потому что это, в конце концов, их семейное дело, и не нужно скалить зубы, граф Орлов! Какой вы, к черту, граф! Отвернитесь, я сказал! И Алексей Орлов еще сильней оскалится и демонстративно отвернется, скажет, что он плевать хотел на всю эту потеху и на тебя, урод! Вот как он ему ответит! И повернется к Маслову, а Маслов подаст ему полный стакан водки, Орлов поморщится, но тут ему один наш человек… Но как его зовут, его сиятельство говорить не стал, сказал, что какая разница, как его зовут. Да за такие деньги, он сказал, которые ему за это плачены, любой на это согласился бы! На что, спросил Иван. Да на то, ответил его сиятельство, что этот человек поднимет свой стакан и чокнется с Орловым, всего-то делов, и они начнут пить. А в это время Петр Федорович (так его назвал его сиятельство) быстро подпишет манифест, Маслов сгребет его со стола, спрячет себе под кафтан, а Орлов с тем человеком все еще будут пить, а Петр Федорович громко постучит пером в чернильницу и начнет писать примерно вот что: Мадам! Ваше величество! Если вы совершенно не желаете смерти… Ну и так далее, и это, конечно, по-французски, он же ей всегда пишет по-французски, так и теперь будет писать. А Орлов с тем человеком спросят закусить. Маслов скажет, что он мигом, и опять пойдет в тот закуток, сунет манифест в дыру, сорвет с крюка круг колбасы, пойдет с ним обратно, а там…