Тот смотрел на меня во все глаза, но стоило мне глянуть на него, зажмурился и подставил голову. Я принялась ожесточенно тереть его позеленевшие волосы.
Чтобы отмыть их мне понадобился почти час.
Когда через час, раскрасневшийся и растрепанный, Паша сидел на кровати, поглощая сделанные Яной тосты и запивая их горячим чаем, я, возвращая Яне второе выданное ею полотенце, извинялась безостановочно, чувствуя себя ужасно неловко.
— Концерт давно закончился, твои друзья, наверное, уже разошлись… Мы испортили тебе вечер.
— Вы сделали мой день, — отвечала Яна, смеясь.
— Пойдем с нами на последний костер, — спросила я, не зная, как еще загладить нашу вину.
— Не, — отказалась Яна. — Что я там буду делать?
— Спасибо, — в который уже раз повторила я, — даже не представляю, как тебя отблагодарить…
— Возьми у меня комплект формы, — вновь засмеялась Яна.
— Тридцать пять комплектов, — ответила я.
— Что? — переспросила Яна удивленно.
— Я возьму у тебя тридцать пять комплектов формы.
Глава 25
Форма. Костер. Линейка. Признание. Отъезд
Яна, загоревшаяся моей идеей, отвела нас на склад немедленно, и в корпус мы с Пашей возвратились, нагруженные пакетами с новенькой, еще ни разу не надеванной формой. Отряд ждал нас в беседке. До выхода на костер оставалось всего ничего.
— Что это? — спрашивали мальчишки, подбегая, чтобы забрать у нас пакеты.
— Пока секрет, — отвечала я, зная, что уж так-то они точно заглянут внутрь. — Тащите в спальню девочек и складывайте на моей кровати.
Когда мальчишки вернулись обратно, я проверила, все ли прихватили куртки, и мы пошли туда, где уже слышался усиленный громкоговорителями голос Любовь Викторовны.
Костровая находилась в лесу, по дороге на пляж. Чем ниже мы спускались по лестнице, тем громче и четче становилась речь замдиректора. Любовь Викторовна говорила о лагере, о детях, о вожатых и воспитателях, о чудесных днях, проведенных в "Аквамарине". Когда голос зазвучал уже на полную мощь, мы свернули на неширокую тропинку, нырявшую в кусты, к расчищенной там площадке. Посреди возвышался сложенный из собранного парнями сушняка огромный костер. Отряды сидели на многочисленных бревнах, разбросанных тут и там по поляне, или на карематах, постеленных прямо на землю. Костер был символически огорожен по периметру столбиками с навешенными на них цепями.
Опоздав к началу, мы тихонько рассыпались по просторной поляне, занимая свободные места там, где они еще остались. Но речь Любовь Викторовны уже подходила к концу. В очередной раз пожелав увидеть всех и в следующем году, она подала знак парням, и Ваня с Артуром с двух сторон поднесли к костру пылающие факелы. Лица обоих были серьезны. Артур облачился в парадную форму, и на его кителе поблескивали две медали.
Пламя факелов притухло было, но когда занялась сухая трава, мох, мелкие веточки, а потом, загудев вдруг, столбом взметнулся огонь… Весь лагерь разразился ликующими криками. Артур и Ваня обошли занявшийся костер, разжигая его хорошенько со всех сторон, а потом потушили факелы в стоявшем поодаль ведре воды.
Еще некоторое время дети тихо сидели, глядя, как ярко горит костер, слушая, как трещат прогорающие ветки, и как, с громким щелчком, взметаются к звездному небу яркие снопы искр. А потом над лесом загремела музыка.
Я встала. Вожатые и парни старших отрядов быстро оттаскивали в сторону бревна, освобождая поляну, превращая ее в танцплощадку. Ко мне подошел мой отряд, и сосчитав всех, я повела их узенькой тропкой глубже в лес, туда, где на маленьких полянках, в окружении нескольких бревен были разложены маленькие отрядные костры. Мальчишки принялись разжигать огонь.
За бревнами мы нашли пакеты с хлебом, зефиром и вишневым соком. Один пакет был надгрызен снизу каким-то мелким местным зверьем, и, отобрав подпорченные продукты, девчонки закинули их в темные заросли, надеясь, что незваные гости найдут недоеденное ими.
Когда костер разгорелся, весело затрещав веточками, мы расселись вокруг, и поджаривая на очищенных от коры палочках хлеб и зефир, принялись по-настоящему прощаться с лагерем.
Мы читали Дневник отряда, по очереди доставая из коробки и разворачивая бумажных рыбок. Каждый оставлял себе ту рыбку, которую вытащил, и мне досталось несколько. Потом мы просто сидели, наперебой, день за днем вспоминая целый поток, и, заново переживая события долгих летних дней, то смеялись оглушительно, то задумчиво замолкали.