«Похвально начал святой отец», — Канарис все еще не понимал, к чему ведет свою речь Шептицкий, куда он клонит свою стрелку компаса, чего добивается?
Митрополит приоткрыл красноватые веки, посмотрел испытующе на адмирала, чтобы увидеть, какое впечатление произведут его слова.
— Как известно, Западная Украина за короткое властвование на ее землях большевиков очень и очень обеднела, — продолжал с горьким вздохом Шептицкий, — прошу вас, господин адмирал, передать фюреру нашу нижайшую просьбу — выделить сумму, необходимую на столь высокое и благое дело.
— Ваша Экселенция, об этой вашей благородной миссии фюреру уже известно. Он с радостью приветствует украинских ратников в рядах немецкой армии. Я охотно передам ему вашу просьбу о финансовой помощи и, думаю, она будет удовлетворена. Мы боремся против общего врага, и наша победа — это общая с вами победа.
Адмирал поставил чашечку на поднос, отер белоснежной салфеткой губы и продолжал:
— Вы знаете, что пятая колонна подорвала силы республиканцев в Мадриде. Кстати, я там в это время был, только, конечно, на нашей стороне. Так вот, фюрер требует немедленно отправить храбрых украинских легионеров в тыл Красной Армии. Это поможет скорее взять Киев, а затем и всю Украину. Нам известно, что отряды из украинских добровольцев уже прошли соответствующую подготовку и рвутся в бой. Так чего же им отсиживаться на своих базах? Поторопите, святой отец!
— Желание фюрера для нас — закон, господин адмирал! Оно звучит, как приказ, а приказы на фронте выполняются быстро и безоговорочно.
О создании самостийного украинского правительства собеседники не проронили ни слова, дипломатично умолчали.
В этот же вечер Шептицкий принимал в библиотеке монастыря руководителей добровольческого легиона «Нахтигаль» — матерого гитлеровского разведчика Теодора Оберлендера, угрюмого, с постоянно насупленными бровями крепыша, мастера тайных убийств Романа Шухевича и вечно суетливого доктора богословия Ивана Гриньоха, уже успевшего обрядиться в форму вермахта.
Лучи вечернего солнца через раскрытые окна освещали на стене большой портрет папы Пия XIII. Сам митрополит полулежал в передвижном кресле под этим портретом. За окном в монастырском саду стояла густая знойная тишина. Шум большого города не долетал сюда, и никак не верилось, что где-то грохочут орудия, падают бомбы, рвутся мины. Миром веяло в этих монастырских покоях. Однако совсем не мирный разговор шел в этот вечер в библиотеке.
Согласно ритуалу, легионеры, подойдя к своему духовному наставнику, опустились на колени и поцеловали его руку.
Выпрямившись, они застыли по стойке смирно, как солдаты перед генералом. Вперед выступил Оберлендер:
— Ваша Экселенция! Первый отряд украинских патриотов-добровольцев к отправке в тыл большевиков готов. Ждем вашего благословения.
— Кто возглавляет отряд?
— Командир взвода нахтигалевцев — истинный патриот неньки-Украины Никита Кравец, достойный сын своего отца, известного в прошлом адвоката на Ровенщине.
— Когда отправляется отряд?
— Сегодня ночью! — по-военному отчеканил Оберлендер. — Операция проводится под кодовым названием «Волынь».
Губы митрополита тронула едва заметная улыбка. Ему, в прошлом боевому служаке, до сих пор нравился чеканный военный язык приказов — это хорошо знали все окружающие и старались при случае угодить.
— Святой отец, — обратился митрополит к капеллану Гриньоху, — передайте верным сынам Украины мое благословение, да будет с ними господь!
5
Подковообразное здание казармы полка внутренних войск НКВД с толстыми кирпичными стенами и узкими окнами, похожими на бойницы, стояло в Печерском районе, неподалеку от Лавры.
Это было здание-крепость, построенное в петровские времена для защиты города от иноземных полчищ с юго-запада.
В ясную погоду из окон четвертого этажа отчетливо просматривались заднепровские дали, синие леса Дарницы.
Командир части подполковник Николай Иванович Пономаренко в это июльское утро стоял у открытого окна кабинета, разминал в пальцах незажженную папиросу и смотрел на шумный базар, кипящий, как муравейник, метрах в пятистах от казармы.
Утро вступало в свои права. Солнце поднималось над крышами зданий, и в золотой дымке восхода они казались розовыми. В окно залетал запах тополей, слышались крики торжествующих грачей над шапками гнезд на ветвях. Золотой купол Лавры в ранних лучах солнца переливался и дрожал всеми цветами радуги. Вокруг купола и дальше, к трубам «Арсенала», над всем городом, куда доставал глаз, в безмятежном сине-розовом небе неподвижно висели на невидимых тросах аэростаты противовоздушного заграждения.