Что-то до боли родное увидел Николай в этой мирной картине. Этот костер, дети напомнили ему о станице, и в памяти почему-то всплыли знакомые с детства стихи:
Паровоз сипло загудел. Мобилизованные бросились к вагонам, толкаясь и обгоняя друг друга.
— По коням! — шутливо крикнул Михаил Яременко. — Не отставать!
В вагон к станичникам поднялся капитан Буряк — заместитель начальника эшелона. Стройный, худощавый, с черными смоляными бровями. Обмундирование, аккуратно пошитое, ловко подогнанное, выдавало в нем кадрового военного, а полевые петлицы на гимнастерке наглядно говорили, что он прибыл за пополнением с фронта.
— Добрый день, хлопцы, не скучаете? — спросил он с мягким украинским акцентом окруживших его мобилизованных.
— Ребята молодцами держатся, — ответил Николай как старший в вагоне.
— Не дюже волнуйтесь, через двое суток на месте будем. Нам треба только Харьков побыстрее проскочить, а там — зеленая улица до самой цели будет.
— А куда нас везут? — в один голос спросили несколько бойцов.
— Эге, хлопцы, это военная тайна, — улыбнулся капитан, — как прибудем на место, тогда все и побачите.
— Наверное, сразу на передовую, — сказал не то сокрушенно, не то с гордостью Мишка Фатин. — Поезд бежит как оглашенный, без остановок...
— А что ты без оружия на передовой будешь делать? — улыбнулся Буряк. — Думаешь фуражками немца закидать?.. Вначале надо вас обуть, одеть, обучить, как пользоваться оружием, а тогда уже вперед на фашистов...
3
В Харьков прибыли ночью. Город был затемнен, только кое-где на Холодной горе в подъездах домов мерцали синие лампочки.
Стояли недолго. Паровоз отрывисто свистнул, и поезд опять тронулся в путь.
Сморенные сутолокой дня, волнением проводов, дорожными хлопотами, станичники крепко спали на жестких нарах.
Николаевский печник Иван лежал с краю, у стены, и так заливисто с всхлипыванием храпел на весь вагон, что Федор Фатин, лежавший с ним рядом, несколько раз просыпался от такого соседства, испуганно оглядывался по сторонам и тыкал кулаком храпуна в бок.
Николай с Михаилом не спали, стояли у полуоткрытой двери и молча смотрели на большой затемненный город.
Николай уже бывал до этого не раз в Харькове, видел его и днем, и ночью, шумным, нарядным, многолюдным, залитым в ночное время ярким электрическим светом. И сейчас было как-то не по себе смотреть на темные дома, на слабенькие дрожащие точечки синих лампочек, на подслеповато крадущиеся автомашины по темным безлюдным улицам, на привокзальную площадь.
В ритмичном стуке колес как бы слышалось: «На фронт, на фронт...» Николай закрывал глаза и тогда казалось: вагон стоит на одном месте, раскачиваясь из стороны в сторону.
— Ложись, Миша, — посоветовал он другу, — пора и отдохнуть. Путь предстоит долгий.
— Ты прав, надо часика два всхрапнуть, — тихо промолвил Михаил, — а то, видишь, уже восток начинает белеть: ночь ко дню пошла...
Самому Николаю не спалось. Он старался представить, что его ждет впереди завтра, послезавтра, через неделю. Дома, в станице, когда он впервые услыхал о войне, как-то не почувствовал всю глубину этого неслыханного бедствия. Сейчас, в дороге, по быстрому мельканью встречных эшелонов с эвакуированными людьми, по толчее на привокзальных площадях и маленьких полустанках он сердцем и разумом начал понимать, какая страшная беда нависла над страной.
В первый день объявления войны он представлял ее похожей на польскую кампанию тридцать девятого года, когда их пограничный отряд принимал участие в освободительном походе. Он помнил, как на рассвете семнадцатого сентября в районе Проскурова они вступили на землю Западной Украины. Без единого выстрела форсировали Днестр и за двое суток дошли до Черновиц. На окраинах сел крестьяне в вышитых рубашках, высоких смушковых шапках встречали освободителей с цветами. В городах на площадях проходили праздничные митинги. Красный цвет флагов буйствовал повсюду, слезы радости блестели у всех на глазах.
«Эта война, — думал он, — много принесет горя народу, будет она затяжной и страшной. Но Гитлеру не одолеть нас, сломает он себе шею...»
Паровоз на крутом повороте сбавил скорость, и Николай увидел, как из его трубы веером разлетаются огненные мухи и, оседая на придорожные кусты, медленно гаснут. Уже желтая луна показалась из-за облаков и резво поплыла вместе с поездом на запад. Острые верхушки придорожных елей потемнели, отделились от неба, побежали быстрее назад.