Здесь, когда я столкнулся с реальностью, эти черты твоего характера стали казаться мне все менее привлекательными. Возможно, потому, что дети, которым придется за это умирать, не только твои, но и мои.
Джой встала и пошла в комнату Энн.
И когда за ней закрылась дверь, Стивен даже не оглянулся.
Глава XVIII
Джой не могла заснуть. Энн была беспокойным соседом по постели, но еще больше беспокоили Джой ее мысли, они бурлили в мозгу, как расплавленный металл в доменной печи, выбрасывая снопы искр, и стоило ей задремать, они обретали образ и подобие жизни.
Их жизненные пути со Стивеном скрестились в раскаленном лабиринте чувств, еще не обретших формы и не осмысленных. Постепенно раскаленные докрасна нити распутались и стали принимать форму: форму их совместной жизни.
Она заснула мучительным сном. Но, проснувшись, почувствовала удивительную легкость в голове. Она лежала, глядя в окно, за которым в слабом отсвете зари четко вырисовывались ветви липы, и капли дождя, падавшие с ветвей, брызгами рассыпались по балкону.
Где-то в тайниках сна решение загадки было найдено, но все же один вопрос остался без ответа. Почему в их первую встречу профессор сбежал от нее, как только она назвала свою фамилию? Неужели было еще нечто более худшее, чего она не знала? Неужели Стивен что-то еще утаил от нее? Нечто непоправимое, обрывавшее всякую надежду на то, что их совместная жизнь наладится?
Она лежала, пока не послышался шум в кухне. Тогда, тихонько встав с кровати, в халатике и ночных туфлях, она сошла вниз по лестнице для прислуги.
Шарлотта и Эльза посмотрели на нее, как на привидение.
– Пожалуйста, чашечку чая, – попросила она.
Шарлотта засуетилась, ставя посуду на поднос и разогревая чайник. Почему она не позвонила? Разве звонок в ее комнате не в порядке?
– Не хотелось будить мужа, – объяснила Джой. – И неужели я не могу сама принести себе чашку чая? У вас усталый вид.
Шарлотта отвергла это предположение, словно оно бросало на нее тень.
– Она слишком много работает, – с кислым видом сказала Эльза. – И совершенно зря. Если бы она только захотела, у нее было бы столько же свободного времени, как и у нас.
Несмотря на сопротивление Шарлотты, Джой взяла поднос из ее рук и тихонько поднялась наверх.
Она приняла решение. Как только представится возможность, она пойдет к Брунгильде, не сказав ни слова никому – даже Гансу.
Поезд метро с грохотом остановился у станции Zoo. И Джой вышла вместе с толпой спешащих на работу людей, одетых в то дождливое утро в прозрачные плащи всех цветов.
Банк только что открыл свои двери, и Джой подошла к окошечку с надписью: «Обмен иностранной валюты». В метро у нее созрел план.
Она подписала все свои аккредитивы, оставив лишь сумму, необходимую на покупку билетов на самолет в Лондон для себя и Энн.
– Крупными или мелкими купюрами? – спросил ее кассир, вынимая из ящика пачки новеньких денег.
– По двадцать. – И она бережно положила деньги в сумочку.
– Такси, мадам? – спросил рассыльный.
– Пожалуйста.
Сунув монетку в руку рассыльному, когда он открывал дверцу такси, она подождала, пока машина не тронулась, и прежде чем дать ему адрес профессора, попросила шофера подъехать к кондитерской.
Затем, откинувшись на спинку сиденья, она рассеянно смотрела в окно через завесу дождя на запущенную часть Курфюрстендамм с ее бесконечными рядами домов и разрушенной церковной башней, каким-то огрызком черневшей на фоне неба.
Проехав мимо роскошных магазинов, претенциозных небоскребов, парков с неизменными клумбами петуний и сальвий, машина свернула на унылые улицы с разрушенными бомбежкой домами, с грязными стеклами магазинов.
Косые нити дождя не только опустили завесу между ней и миром, но и образовали своего рода экран, на котором запечатлелась еще более жуткая картина.
Беззвучно проходил маршем по нынешнему Берлину вчерашний Берлин. Словно обрывок ленты какого-то кинофильма, случайно вставленной в проекционный аппарат, в ее воображении возник отряд марширующих сапог, со знаменами, в островерхих касках. И из-под каждой каски на нее смотрело лицо Стивена.
Топот сапог, топот сапог, топот сапог! Отдавалось у нее в ушах, подобно… Как это сказал профессор? Подобно маршу судьбы…
Солдатские сапоги и каски растворились во мраке. Затемнение. И на экране появился Хорст со своими штурмовиками: они шли походным маршем под дождем, в парадных мундирах из отменного английского твида, и под каждой каской лицо Хорста. Наплывом появилось лицо принца фон унд цу Мальмека, Гунтера, лица бритоголовых посетителей пивной, лицо Вильгельма с ватагой гривастых молодчиков с дикими глазами, орущих:
Дорогу коричневым батальонам!
Дорогу штурмовикам!
И ее сознание пронзила мысль, что эти безмолвные духи, марширующие на экране дождя, не только прошлое Берлина, но и его настоящее.
И она вслух так громко вскрикнула «нет!», что шофер, обернувшись, спросил:
– Вам нехорошо, мадам?
Она отрицательно покачала головой, но его глаза следили за ней в зеркальце, словно он ей не поверил.
Остановив машину, он с любопытством взглянул на нее. Женщины с продовольственными сумками, стоявшие на углу у дверей магазинчика, прервали горячие споры по поводу высоких цен на овощи и, как ей показалось, подозрительно и враждебно посмотрели на нее.
– Вы подождете меня или хотите, чтобы я рассчиталась с вами? – спросила она.
– Смотря куда вы идете и надолго ли.
– Я вернусь примерно через полчаса, а иду вот в тот дом. – Она указала в сторону пустыря, где сорняки были теперь прибиты дождем.
Он вытянул губы.
– Я подожду. – Затем недоверчиво спросил: – Там ваши друзья?
– Да.
Он удивленно посмотрел ей вслед. И когда она вышла на тропинку, он выскочил из машины и пошел за ней.
– Я буду в кафе, на случай если понадоблюсь, – громко сказал он. И потише добавил: – Скажите вашим друзьям, чтобы они поставили на окна крепкие жалюзи или выбирались отсюда поскорее.
Из-под форменной фуражки на нее смотрели умные и проницательные глаза.
– Благодарю.
Перед узеньким домиком, который в прошлый раз казался таким веселым, она замерла от ужаса. Черная свастика распростерлась во всю дверь, а под ней надпись: «Juden, raus!»[31] Цветочный ящик висел криво, и увядшие растения валялись на земле. Окно было разбито и заколочено изнутри доской.
Она робко постучалась, на стук никто не вышел. Она постучала сильнее. Секунды тянулись, и от страха сердце забилось учащенно.
– Кто там? – осторожно спросила Брунгильда.
Открыв дверь, она удивленно взглянула на Джой. И, встретив ее испуганный взгляд, ответила горькой улыбкой и увела ее в дом.
В гостиной с заколоченным окном Джой устало опустилась на стул, и бессонная ночь дала себя знать.
– Я пришла попрощаться, – сказала она.
– Ведь вы собирались уехать после рождества?
– Да, собиралась, но…
– Выпейте чашку кофе, – прервала ее Брунгильда. – Вы совсем больны.
– Я чувствую себя хорошо… – Она с благодарностью взяла чашку.
– Стало быть, вы едете раньше, чем предполагали? – Брунгильда внимательно вглядывалась в ее лицо, словно хотела проникнуть в истинную причину этого прощального визита.
– Еду в Лондон оперировать гланды Энн, – начала она. И вдруг, почувствовав всю нелепость своих уловок, выпалила:
– Я уезжаю. Вчера ночью я узнала правду о семье моего мужа. Он мне все налгал, когда мы поженились.
– So?
– Я знаю всю правду, я не могу больше жить в этой семье. Теперь я понимаю, почему так расстроился ваш отец, когда я назвала фамилию Стивена. Но прежде чем уехать, я должна вас спросить, почему вы так ненавидите фон Мюллеров?
Брунгильда помедлила.
– Разве это теперь имеет значение?
– Больше чем когда-либо. Вы, конечно, понимаете, что я должна знать все.