Сара не смотрела в его сторону, а с мягким, почти вопросительным выражением лица направила взгляд куда-то в толпу. Наблюдая за людьми, кружащими вокруг нее, словно она была изолирована от горя. Идеально сидящее консервативное черное платье длиной до колен облегало ее нежные изгибы и открывало упругие икры. Волосы были собраны наверх, но из прически выбилось несколько непослушных прядей. Лэнсу хотелось смахнуть их и прикоснуться ртом к изящному изгибу на стыке ее плеча и шеи. Провести губами по теплой бархатистой коже. Сможет ли он заставить ее улыбнуться? Или, еще лучше, издать вздох удовольствия?
Подойдя ближе, Лэнс осознал, насколько она была маленькой и хрупкой. Даже на небольших каблуках она доходила ему до подбородка. Лэнс не мог отделаться от мысли, что она идеально ему подходит. Приблизившись к ней, он понизил голос, опустил голову и прошептал ей в ухо: «Вы были очень плохой девочкой».
Она обернулась, румянец залил ее щеки — восхитительная красавица с широко раскрытыми глазами, слишком невинная для такого искушенного мужчины, как Лэнс.
Он родился циником, утверждала его мать. Это было не совсем так. Он стал неисправимым циником в тот день, когда родители выдали его сестру Викторию замуж за претендента, наиболее выгодного для карьеры отца. Так что Лэнс предпочитал кого-то столь же искушенного и пресытившегося жизнью, как он сам. А не это совершенство, от которого засияло все вокруг.
Он был словно загипнотизирован, не в силах оторвать от нее взгляда. Она наклонила голову и посмотрела на него огромными голубыми глазами, такими бледными и прохладными, как весенняя талая вода с гор. Ее губы нежно-розового цвета были совершенны. Может, она и покраснела, но Лэнс вообще потерял дар речи.
— И почему же? — Она подняла тонкие светлые брови. Голос у нее был мягкий и мелодичный, с легким акцентом коренной лавританки.
Не прошу прощения. Или, кто ты, черт возьми?! Он был уверен, что у этой женщины есть секреты, и хотел раскрыть их все. Ее розовые губы приоткрылись, и она судорожно вздохнула. Боже, как ему хотелось поцеловать ее. Прямо здесь и сейчас. Это было бы допустимо на свадебном приеме. И крайне неуместно на поминках. Хотя большую часть своей взрослой жизни он вел себя неуместно. Когда-то его величайшей миссией было разочаровывать отца. Отец уже умер, но Лэнсу нужно было поддерживать свою репутацию.
Он приблизился и уловил ее запах. Аромат яблока с цветочными нотками. Такой бодрящий и свежий, что ему даже захотелось кусочек.
— Вы старались не рассмеяться.
Румянец снова залил ее щеки. Она положила элегантную руку в перчатке на грудь.
— Это было бы крайне неприлично с моей стороны.
Лэнсу понравилось, что она ничего не отрицала. Но когда она взглянула на него, в ее глазах блестели слезы. Хотя Лэнс всю жизнь притворялся, что не джентльмен, некоторые манеры у него все же сохранились. Он вынул платок и протянул ей.
Он ненавидел женские слезы. Особенно когда ничего не мог с ними поделать. Она мягко улыбнулась ему в знак благодарности, взяла отутюженный платок и промокнула глаза.
— Возможно, но тогда я все время веду себя неприлично, поэтому сужу всех по своим низким стандартам. Я всегда говорю, что если не можешь над чем-то посмеяться, то жизнь не приносит удовольствия.
Пресса представляла его человеком, который мало что воспринимал всерьез, и это показывало, насколько его недооценивали. Но он тщательно культивировал такую иллюзию. Некоторые вещи были невероятно серьезными, например, нынешние обстоятельства его сестры. Все остальное было просто не важно.
Женщина немного просветлела. Он полагал, что должен представиться, но эта таинственность между ними вызывала приятный трепет.
Она слегка поджала губы, моргая длинными ресницами.
— Вы были на погребении. Я должна вас знать?
Лэнс приложил руку к груди и отшатнулся, словно она смертельно ранила его.
— Конечно, вы должны знать, кто я. Это все знают.
На этот раз ни намека на улыбку, но ее глаза блестели, в уголках собрались веселые морщинки. Хорошо. Лучше, чем слезы, грозящие омрачить ее лицо.
— Лэнс Астилл. Мой отец много лет был послом Великобритании в Лавритании. А вы?
Он протянул руку. Она вложила свою ладонь в его. Кисть была такой тонкой, что он испугался, что может раздавить эти косточки. И все же ее рукопожатие оказалось на удивление крепким. Лэнс повернул ее руку и склонился над ней, но не позволил своим губам коснуться гладкого шелка ее черных перчаток, как бы ему ни хотелось. Это была игра, а он обожал играть. Он сделал шаг назад и выпустил руку, глаза женщины округлились, а рот приоткрылся от шока или удивления. По крайней мере, слез больше не было.