Случайный спутник, непрошенный гид любил играть в сказочного волшебника, сыпать из рога изобилия подарки — рассветы и закаты, крепости и колокольни, пряную душистую тосканскую траву и каналы Венецианской лагуны, синее стекло Мурано и сицилийские кораллы…
И так явственно ничего не хотел взамен, кроме восторгов и высказанных хоть словами, хоть жестами, хоть выражением глаз впечатлений, что сводил с ума. Казалось — следит постоянно, неотрывно, из-за широких темных очков с радужным отливом, не отводит взгляда, и, как черная дыра, втягивает в себя все: и свет, и удовольствие, и ощущения. Ничего не остается под взглядом, ничего — только пыль и пустота там, где должна быть хотя бы память.
Только потом оказалось — ничего не забылось, ни единой минуты; никто ничего не забирал, просто прикасался, разделяя, наблюдая, прислушиваясь.
Ничего не складывалось. Ладонь ложилась в ладонь на крутом подъеме — функционально, без подтекста, ровно настолько, насколько необходимо, чтобы не вывернуть ногу на каменистой тропинке. Рука на плече в грозу, когда в деревенской гостинице, где сквозило из всех щелей, вдруг оказалось зверски холодно, пока не разожгли камин. Дальше — не получалось, не откликалось ничего в позвоночнике, не пролетала искра; а спутник так упрямо, так упорно не пытался расплавить это равнодушие, что порой вызывал досаду. Но — не слышал, не понимал, разворачивался и уходил к себе, в себя, в улыбку и вежливость. Оставался наблюдателем.
И если бы дело было только в этом, Камила, может быть, оценила бы деликатность — потому что одного взгляда из-за плеча, отразившегося в глади озера, хватило, чтобы все понять. Даже не восхищение там было — безусловное обожание, которое не хотело быть замеченным, боялось навязаться, отпугнуть. Если бы только в этом… но нет же. Просто они нигде не могли остаться одни. Чем профессиональней, неприметнее была охрана, тем острее чувствовалось ее присутствие, постоянное, бдительное.
Черные глянцевые машины и неразговорчивые люди в маскировочной форме, с рациями, с оружием почти сливались с фоном. Почти. Никогда — полностью; и непонятно было, кто же кому подчиняется: спутник видел, насколько этот непривычный шлейф неприятен и тягостен для Камилы — распоряжался оставить в покое, отстать, провалиться ко всем чертям. Высокие широкоплечие мужчины с лицами убийц кивали, словно обещая капризному ребенку леденец, и никуда не исчезали.
— Издержки положения, — пытался шутить он, и Камила уже знала, что это за положение, заоблачные высоты, кипучий мир большой политики и большого предпринимательства, и хотела только одного — не попасться на глаза никакому безумцу с камерой, не стать сенсацией; наверное, вооруженная охрана должна была защищать и от этого, но вместо того только напоминала, ежечасно и ежеминутно, о пропасти, которую Камила преодолевать, поднимаясь в его безвоздушные высоты, не хотела — а он не мог. Наследник, а в будущем — единственный владелец миллиардных состояний, измерявшихся даже не в цифрах, а в землях, предприятиях, должностях, власти, сделках, опасностях, конкурентах…
Потом месяц кончился. Ужин в отеле, зеркала и свечи, вино и запах осени из приоткрытых окон.
— Я улетаю домой. Пожалуйста, не провожай.
— Когда?
— Завтра. Попрощаемся сейчас.
— Откуда? Из Рома-Чампино?
— Какая разница?! Это было чудесное время, и я тебе очень благодарна, но мне пора возвращаться.
Быть может, не уйди он тогда, не отойди прочь от вежливо прикрытой перед носом двери номера…
Вместо этого утром, когда Камила мирно дремала на заднем сиденье такси по дороге в аэропорт, машина затормозила с визгом, а круглолицый водитель разразился страстной тирадой, из которой спросонок можно было понять только одно слово: bandito!
Пожалуй, для дурака, перегородившего шоссе при помощи двух бронированных монстров с тонированными стеклами, это было слишком мягким определением — и хотелось сгореть от стыда, провалиться прямо сейчас в преисподнюю, на другой конец света, куда угодно, только бы не оказываться в центре внимания целой толпы людей, которым не сразу позволили проехать, взяв беглое такси в тиски.
— Спасибо, что не стал захватывать самолет.
— Камила… останься, пожалуйста!..
Пленница отражалась в зеркальных стеклах его очков и видела только себя. С придорожного луга тянуло зрелым клевером, а ей казалось — разлили бочку амилсалицилата; этот запах женщина будет ненавидеть всю жизнь.