– Подходящее утро для возвращения домой, сэр, – заметил таксист, твердо глядя перед собой. – Поехали дальше?
– Угу. Поехали.
Вот машина одолела крутой подъем. Справа в поле бродили черные валлийские коровы. Возле редких домов ярко пестрели крокусы и примулы. Скоро он увидит мать.
К ферме Вудли вела длинная грунтовая дорога с глубокими колеями. Вдали, подобно изнанке раковины, сверкал эстуарий реки Северн. А вот и сама ферма. На глаза Дома навернулись непрошеные слезы. Прелестный беленый дом, где двадцать пять лет назад поселились родители, когда отец стал хирургом. Приземистый, ничем не примечательный, за исключением больших окон на южной стороне, он стоял особняком среди полей, открытый всем ветрам. За ним начинался небольшой перелесок, где Дом и его сестра Фрейя играли когда-то в ковбоев и индейцев. А вон там, на втором этаже, возле третьего окна справа, Дом появился на свет.
Шины такси захрустели по гравию. По сторонам дороги росли липы; их посадила мать, страстная садовница, в те дни, когда она скучала по родному Провансу и по своей семье. Дождевые капли сверкали на ветках; ярко-зеленую листву еще не припорошила летняя пыль. Все это казалось волшебным миражом. За последние месяцы он успел возненавидеть обкромсанную живую изгородь, окружавшую госпиталь. А тут зеленела молодая трава, на ней паслись ягнята. Вся земля сияла юной красотой.
Мать услышала рокот мотора и выбежала на дорогу. Она стояла под деревьями, прижав ладони к щекам.
– Мальчик мой, – повторяла она. – Поправился. Ты выглядишь как новенький.
Потом они, взявшись за руки, направились к дому. У их ног крутились собаки; старый пони, только что пасшийся на поле, шумно фыркал и бил копытом.
– Как ты жил там, в Рокфилде? – спросила мать. Она знала лишь то, что туда посылали ожоговых раненых, чтобы вытащить их в «реальную жизнь».
– На удивление весело, – ответил он и рассказал ей о симпатичном домике возле Челтнема, который предоставила для поправки раненых некая местная леди, о бочонках пива, хорошеньких сестрах милосердия, нескончаемых вечеринках. Упомянул и про жалобы соседей, говоривших, что они ожидали приезда выздоравливающих героев войны, а не молодых хулиганов. В ответ раздался вежливый и нервный смех матери. Он переборол искушение и не опустил голову, словно виноватый мальчишка. В то утро он уже успел пролететь на высоте десять тысяч футов над Бристольским заливом, над стадами овец, маленькими заплатками полей, школами, церковными шпилями – над спящим миром. И это было чертовски здорово. Малыш Дэниелсон, один из последних уцелевших друзей из отряда, хитростью вывел биплан «Тайгер Мот», стоявший в ангаре возле Глостера. Руки Дома дрожали, когда он впервые за много месяцев застегивал пряжку кожаного летного шлема. С бешено бьющимся сердцем он аккуратно прокатился по взлетной полосе, обрамленной с обеих сторон огнями, и испустил радостный вопль, когда взмыл в ясную и бездонную синеву.
Потрясающе! Замечательно! Чудесно! Он снова в небе! Снова в небе! В госпитале его пробивал пот ужаса при мысли о том, что ему снова предстояло вернуться к сидячей мирной работе. Да и перед полетом он волновался, что не сумеет управлять машиной, что его руки пока еще недостаточно сильные. Но никаких проблем не возникло: маленький биплан был под его руками таким же послушным, как парусная яхта. Воздух обжигал лицо, слева громоздилось кучевое облако. Внезапно Дом почувствовал, как россыпь осколков сложилась в его душе в прежнюю цельную картину.
Услышав его радостный вопль, Малыш Дэниелсон тоже завопил от радости, а через несколько минут похлопал его по плечу:
– Давай, закругляйся, старик, пора – а то попадем под трибунал.
Потом они устроили шумный завтрак – тосты, фасоль, чай кирпичного цвета – вместе с Малышом и еще одним пилотом в новенькой форме, на которой еще виднелись фабричные замятины. Никто не суетился, не спрашивал его про госпиталь – эмоции всегда сводились тут до минимума – это было негласным правилом. Дурным тоном считалось и унылое расположение духа, а уж тем более разговоры на мрачные темы. И это тоже было нормально. Четверо из его друзей уже погибли, пятеро пропали без вести и, скорее всего, тоже расстались с жизнью, а один был захвачен немцами за линией фронта. Через пять месяцев (если он, конечно, доживет) ему стукнет двадцать три…
– Сейчас ты увидишь, у нас тут произошли кое-какие перемены. – Мать, сияющая от счастья, легконогая, почти танцевала. – Там, где росли розы, теперь мы посадили морковь и лук. Ну, ты ведь знаешь, сейчас всех призывают – «сажай для победы» и все такое… Ой, скоро я тебе все это покажу…