Талька снял с головы красную косынку, стал развязывать алый пояс, бормоча:
– Да не слушай ты эту плаксу! Всё она врёт и не краснеет!
– Ты, Виталий, неправильно разговариваешь со своей старшей сестрой, – отметила тётя Лиза. – И должен перед ней извиниться.
– Не буду! – Талька бросил на книжные полки связку красных галстуков, и они, не удержавшись, соскользнули на пол.
– Он просто неудачно пошутил, тёть Лиза, – вмешался Вадим.
– Не сердитесь на него! – подал и я свой голос.
– Я ни на кого никогда не сержусь, – с расстановкой пояснила Елизавета Сигизмундовна. – А тебе, Виталий, должна сказать: нельзя шутить прожитой жизнью близких тебе людей.
– А вам, значит, можно?.. Шутить надо мной?.. Врать мне?..
Была пауза. Казалось, Елизавета Сигизмундовна так ничего и не скажет, повернётся, уйдёт, оскорблённая его тоном. Но она всё-таки ответила, чеканя слова:
– Не понимаю, о чём ты говоришь. Но справедливости ради скажу: да, мы, взрослые, тоже иногда лжём. Но эта ложь во спасение. Например, умирающему никогда не говорят, что он завтра умрёт. Это не гуманно. То есть гуманная ложь во благо человека возможна. К сожалению, тебе это пока понять не дано.
– Значит, я вам как умирающий? Да? Неизлечимо больной? Да?
Нет, не знал он, какую иезуитскую школу полемики прошла его мнимая «мама Лиза», ответившая ему с той же непоколебимой стойкостью, с какой на всех собраниях и совещаниях отвечала своим оппонентам:
– Не стоит так себя выпячивать, Виталий. Мы все, тебя окружающие, смертны и когда-нибудь умрём. Поэтому мы должны уже сейчас беречь друг друга.
– Ему наплевать на твои слова! – всхлипнув, пробормотала Маргарита. – Он просто садист!
– А ты знаешь кто? Знаешь? – худенькая фигурка всклокоченного Виталика хищно изогнулась, будто готовясь к последнему прыжку. – Ухажёрская подстилка, вот ты кто!..
– Мама! – вскрикнула Маргарита. – Что он такое говорит?.. Как это возможно?..
Обогнув стол и неподвижно стоявшую у дверей Елизавету Сигизмундовну, она выбежала в коридор, хлопнула дверью ванной комнаты. Вместе с шумом плещущейся воды оттуда донеслись клокочущие звуки уже не сдерживаемых рыданий.
– Виталий, ты так когда-нибудь убьёшь нас, любящих тебя, неосторожным словом, а потом всю жизнь будешь мучиться, – медленно выговорила Елизавета Сигизмундовна и, развернувшись, ушла к себе, угрожающе стуча шлёпанцами по лаковому паркету.
6
Сцена эта отбила у нас охоту бывать на Бауманской. Всякий раз, вспоминая её, я тяготился ощущением, будто, сам того не желая, подсмотрел тщательно скрываемую от посторонних глаз чужую жизнь. Вадик же, судя по всему, страдал ещё из-за того, что именно он своими пародийными розыгрышами спровоцировал Витальку на нелепую шутку. В конце концов, после длинного перерыва, Вадим снова стал изредка навещать тётку, но уже без меня. Возвращаясь, отмалчивался.
Прошёл, кажется, год, я уже перевёлся на заочное, жил в Подмосковье, когда он при встрече сказал вдруг о своей двоюродной сестре с каким-то угрюмым изумлением: «Вышла всё-таки замуж». И ещё через год добавил: «Уже развелась». Примерно в таком же темпе, по его словам, она меняла места работы – делопроизводитель в ЖЭКе, секретарь-машинистка у директора какой-то фабрики, приёмщица в химчистке.
А лет через семь или восемь я оказался в Одессе, в командировке. Позвонил в редакцию, где Вадим работал фельетонистом, мы пересеклись на Приморском бульваре. Мой сокурсник за эти годы не изменился – та же быстрая усмешечка, тот же острый блеск слегка выпуклых глаз, та же пышная шевелюра и пиджак нараспашку. И смеялся он по-прежнему – каким-то детским булькающим смехом.
В ресторанном подвальчике, освещённом тусклыми канделябрами, мы пили красное сухое, заедая его горячими пышками с запечённой в них солёной брынзой. Вспоминали московское житьё, сокурсников, как набивались в комнату к тем, у кого были самые лучшие магнитофонные записи Окуджавы, как читали по ночам самиздатовские тексты Солженицына, а потом чуть не до утра спорили, через сто или двести лет его свободно издадут в нашей стране, и что нужно сделать, чтобы это случилось раньше. В числе других новостей Вадим сообщил о кончине Елизаветы Сигизмундовны. Я спросил про Витальку. Удручённо помотав лохматой головой, Вадим чертыхнулся.
– Представляешь, институт с третьего курса бросил, потому что, видите ли, женился и на работу пошёл. С Маргаритой в затяжном конфликте – квартиру делят. В суде! Общаются друг с другом оскорбительными записочками – оставляют их в коридоре, на подзеркальнике, причём Виталий подписывается издевательски так: « Твой сын и брат… »