«Кому это он?» — заинтересовался Василий и, нагнув голову, разглядел красное, смущенное и обиженное лицо механика Семенова.
«Так ему и надо! — с удовольствием подумал Василий о зазнавшемся механике. — А то ходит по селу так, будто у всего района одна забота — Семенов с его ремонтными мастерскими! Механик он, что и говорить, понимающий, да уж больно кичлив. Так его, Петрович, так! Поддай ему пару!»
Он злорадствовал, и только, когда мрачный Семенов подошел и, от расстройства не заметив Василия, молча уселся в углу рядом с ним, Василий вдруг уловил сходство между состоянием механика и своим собственным, сразу отодвинулся от соседа и сердито посмотрел на него.
Однако обида на Андрея не проходила. Василий не приравнивал себя к Семенову и считал, что секретарь мог бы внимательнее и дружественнее отнестись к председателю, поднимающему отстающий колхоз.
«Коротка твоя дружба, Петрович! — мысленно укорял Андрея Василий. — Пока ты у нас в колхозе, ты душа-человек, а здесь наш колхоз для тебя — дело десятое».
Обида постепенно начала смягчаться только во время лекции. Лектор рассказывал о том, как за рубежом поднимают голову силы реакции и как пока осторожно, исподволь, «соблюдая маскировку», но день ото дня настойчивей и откровенней ведут свою грязную политику поджигатели новой войны.
Вся лекция словно подтверждала слова Андрея: нельзя терять темпа!
— Залог мира во всем мире в нашей с вами силе, товарищи, в той силе, которую мы своими руками создаем и растим на наших полях и заводах! — закончил лектор.
Когда Василий вместе с другими выходил из зала, он все видел в ином свете, чем три часа назад. И хорошая подготовка к севу, и новый генератор на электростанции, и другие колхозные достижения, которыми он гордился, уже не казались ему столь значительными, а все недоделки и непорядки в работе стали особенно отчетливы.
Он уже понимал и оправдывал Андрея, так резко и прямо указавшего ему на его промахи. В коридоре Василия нагнал Угаров:
— У тебя, я слышал, мельницу к гидростанции задумали пристроить?
— Да, электрик Буянов с мельником, с батей моим, маракуют. Задумали турбинный вал удлинить, вывести за стену и приспособить к нему мельничный постав.
— Интересно задумано, — одобрительно сказал Угаров. — Я своих людей пришлю к тебе для подробного разговора.
Он попрощался с Василием за руку. Василий смотрел, как он усаживается в свою лакированную «победу», и думал:
«Да, у этого нет самоуспокоенности! Краем уха услышал про новое, интересное дело и уже тянет к себе!»
После многолюдных комнат райкома Василию особенно пустынным показался собственный дом. Его домов-ница, бабка Агафья, спала, прикорнув на сундуке. На лежанке дремал большой дымчато-серый кот. Было тепло, чисто, тихо, но тишина эта угнетала Василия. Он прошелся по горнице. Бесцельно постоял у стола, у комода. С маленькой пожелтевшей фотографии смотрела худенькая девочка с тонкой шеей, улыбающимся ртом: Дуняшка прежних дней — «Ващурка»… Над комодом висело квадратное зеркало. Василий взглянул в него и увидел большого чернобрового здоровяка; щеки еще горели от мороза, лицо казалось совсем молодым, красивым.
С внезапной острой грустью и с невеселой насмешкой над собой он подумал:
«Вот и молодой, и здоровый, и с лица неплохой, и колхоз поднимаю, и Угаров за руку здоровается, а жена ушла… Ушла жена…»
Одиночество и бездействие стали невмоготу ему. Он оделся и пошел в радиоузел.
Радиоузел Буянов организовал в одной из комнат гидростанции. Он поставил там собственный, им самим усовершенствованный репродуктор, развесил на стенах портреты вождей, водрузил у окна отремонтированный диван, разложил на столе газеты и журналы. Он провел радио также во многие дома за счет самих колхозников, так как у колхоза еще не было средств на полную радиофикацию.
Свой радиоузел Буянов шутливо и важно именовал «радиорубкой». Здесь у Буянова собиралось по вечерам «избранное общество»: он пускал к себе только людей степенных, надежных и пристрастных к технике. Кузьма Бортников относился к гидростанции и к самому Буянову с особым почтением, охотно помогал в разных поделках по гидростанции и поэтому был желанным гостем. Задуманное ими соединение мельницы и гидростанции еще больше сдружило их, к досаде и огорчению Степаниды, которая все чаще оставалась одна и все явственнее чувствовала, как отдаляется от нее старик.
Сюда, в «радиорубку», и отправился Василий. Осклизлый и липкий снег оседал под ногами. Ночь была влажная, черная, весенняя; в воздухе стояли невнятные запахи — не то отсыревшего дерева, не то земли. Почему-то приходило на память половодье, и шум воды, и скрип льдин, набегавших друг на друга. Темный прямоугольник инвентарного склада стоял близ дороги, но, проходя мимо, Василий не ощутил той успокоенности и довольства, которые еще недавно ощущал, думая о машинах. «Стоят… Долго ль им стоять? Долго ль проболеет Буянов? А если начать установку, не дожидаясь его? Скорей бы утро!»
Он сам не мог понять, что тревожит его. То ли какая-то неуловимая песня, задумчивая и удалая, звенела в памяти и тревожила, то ли весенние запахи не давали покоя? Но это было совсем новое беспокойство, совсем не похожее на то, что нередко гнало его из одинокой избы.
Он вошел на высокое крыльцо гидростанции и раскрыл дверь. В лицо пахнуло теплом и светом. Михаил Буянов с обметанными губами и перевязанным горлом и старик Бортников неумело вычерчивали какие-то схемы на большом листе бумаги. Приглушенный бас плыл навстречу.
«Широка страна моиа роднаиа…» — по радио русскую песню пел кто-то нерусский.
В открытую дверь виднелся распределительный щиток из серого мрамора. Поблескивали металлические части рубильников. Василию сразу стало спокойней, словно он попал как раз туда, куда надо.
Он поздоровался, сел за стол и сказал:
— Планы ваши, — конечно, доброе дело, однако и о моторах нельзя забывать. Есть у нас такая тенденция: поставить в амбар и успокоиться. Меня Петрович в краску вогнал. У Малышко они и часа не простояли — с хода в дело. Это, я понимаю, темп!
Он взял газету и продолжал:
— Пока сидишь здесь, кажется, что мы за несколько месяцев кучу дел своротили, а как послушаешь людей, поглядишь вокруг да подумаешь вот об этом, — он указал на газеты, разложенные на столе, — так ясно станет: мало и плохо мы еще сделали! Вот, глядите, о чем тут пишут. — Он стал читать заголовки последнего номера «Правды», коротко комментируя их — «Прения в сенате США о «помощи» Греции и Турции». Это, значит, о чем речь? О том, чтоб под видом помощи выйти к Дарданеллам. «Операции греческих войск против греческих партизан». «В штабе войск около пятидесяти английских наблюдателей… села горят, женщины и дети умирают от голода…» Видали, что делается? Дальше посмотрим. Статья «Почему до сих пор не ликвидированы германские монополии?» Ясное дело почему: «Свояк свояка видит издалека». Американские империалисты германский капитал к себе приспосабливают! «Процесс по делу организации тайных складов оружия в Финляндии…»
— А ты главное, главное просмотрел, — перебил его Буянов. — Вот! — и взял у него газеты, — «Московская сессия министров иностранных дел», «Не выполняются, потсдамские и ялтинские решения…»
Старик молчал. В последнее время он стал жадно интересоваться политикой, но при сыне говорил мало, словно после февральского собрания начал стесняться его. Не с прежней благожелательной самоуверенностью, а с какою-то скрытой ученической робостью приглядывался он к сыну, и Василию и трогательно и больно было видеть это необычное выражение в глазах отца. Но сегодня он не заметил его, захваченный собственными мыслями.
— Да-а… — протянул он в ответ на слова Буянова. — Вот они, дела-то. Ведь это все в одном номере газеты. Понюхай ее, она порохом пахнет! Нам ли это забывать? Мы ли войны не знаем? Нам успокаиваться нельзя и темпа терять нельзя. Поругал меня нынче Петрович., я сперва обиделся на него, а как послушал лектора, пораскинул умом и понял: ни к чему мне обижаться! Лектор такие слова сказал: «Мы, — говорит, — своими руками создаем гарантию мира во всем мире». Я бы эти слова написал на каждом доме… Своими руками…