На его сильной шее явственно выступали тяжи мышц, и между ними лежали синие тени. Лицо, обычно веселое и розовое, теперь было хмурым и приняло свинцовый оттенок. Скулы обострились.
— Почему ты не разбудил меня? — голос у нее был тонким и жалостным. — Дай я приготовлю тебе чай! Я же это сделаю лучше, чем ты! Дай я помогу тебе!
— Иди, спи!
Он упорно не смотрел на нее. Ей стало обидно и тревожно.
— Почему ты не хочешь, чтобы я тебе помогла?
— Валька, знаешь, я просил тебя по-настоящему помочь мне. Ты не захотела… А чай я и сам вскипячу…
Он еще яростнее принялся накачивать примус. От резкого движения качнулся чайник, вода пролилась на горелку, огонь погас, смрадный столб поднялся в воздух. Потом стала разбрызгиваться тонкая керосиновая струя. Андрей молча и сосредоточенно чиркал ломавшимися спичками.
«Хоть бы выругался! — подумала Валентина. — Что же это? Мы всерьез поссорились? — Она села на табуретку и поджала озябшие ноги. — У него, оказывается, все-таки скверный характер. Разобиделся. И не смотрит на меня… А шея у него стала худенькая, и походка какая-то шаркающая. Только завитки на шее Андрейкины. Что же это? Но я не хочу, ни за что не хочу с ним ссориться!»
— Ну ее к чорту, эту работу на МТС! — сказала она решительно. — Ты стал такой худенький, синенький, вих-растенький. Андрейка, я возьму себе какую-нибудь маленькую работу в Угрене и буду ухаживать за тобой.
Когда я жила в Первомайском, я недостаточно ясно представляла, как тебе трудно и как ты выматываешься!
Он взглянул на нее искоса, увидел ее неподдельное огорчение, сразу повеселел, уселся с ней рядом и взял ее за руку:
— Валька, только этот год, один этот! Ты помнишь, вскоре после того, как я принял район, я сказал в обкоме: «Помогите создать образцовую МТС — и я подниму район!» Мне помогли. МТС создана! Теперь нужно превратить ее в рычаг, который поднимет всю экономику района. Сумеем ли мы это сделать? Как этого добиться? Трудностей куча! Ведь я спать разучился: лягу, а в. мозгу эта мысль бьется и бьется!
Он говорил горячо и торопливо. Казалось, слова давно накопились в нем и искали выхода. Валентина смотрела на его похудевшее лицо, на босые ноги в калошах, слушала его и старалась вникнуть не только в слова, но в то, что стояло за ними.
— Было тридцать машин — к весне станет больше ста! Это же — количество, которое должно перейти в новое качество! Мы должны овладеть этим качеством. Ты знаешь, ни на фронте, ни в партизанском отряде мне, кажется, еще не было так трудно. Кадров нехватает, большинство машин до невозможности изношенные. Район всегда, в течение десятилетия, был самым слабым в области. Как сделать его передовым?
Ночью в холодной кухне, полураздетые, они разговаривали до тех пор, пока не закоченели и пока их не осенила счастливая идея продолжить разговор в спальне.
Выговорившись, Андрей успокоился и уснул. Впервые за эту неделю он спал, уткнувшись лицом в плечо жены. Валентина не засыпала, встревоженная его горячими словами и небывалой у него нервозностью.
Она боялась пошевелиться, чтобы не нарушить его сна. Ей хотелось просить у него прощенья.
На следующий день она с особым рвением помогала домашней работнице стряпать обед. Она готовила любимые блюда Андрея и старательно припоминала рецепт чудодейственной гурьевской каши, которую в госпитале давали самым слабым больным. «Мед, молоко, манная крупа, сок алоэ и еще что-то такое… диэтическое… да, яйца! Значит, сюда войдут витамины и глюкоза!.. — соображала она. — Надо раздобыть для него в больнице хорошие порошки от головной боли. Только бы Андрейка не слег и не расхворался в самое горячее время! Какой он был ночью… Худой, бледный. Я еще не видела его таким». После тревожной ночи воображение ее так разыгралось, что, когда Андрей появился на пороге, она удивилась: он отнюдь не походил на человека, который вот-вот расхворается и сляжет. Розовощекий, веселый, энергический, он быстро вошел в комнату, с полным недоумением посмотрел на «гурьевскую кашу», неосторожным движением смахнул со стола порошки от головной боли, и, не поднимая их, принялся рассказывать:
— Слышала бы ты, Валька, какая сейчас у меня была баталия. Высоцкий принес пространную докладную: утверждает, что план работ МТС, составленный Прохар-ченко и Рубановым, завышен и нереален. Прохарченко стоит на своем. Спорили у меня в кабинете до хрипоты!
— Почему же ты такой веселый, будто рад этому?
— Рад? Нет. Это — не то слово. Но ты знаешь… Как это тебе объяснить?.. Точно где-то у меня у самого была какая-то неуверенность, была до той минуты, пока я. не наткнулся на сопротивление. Ты понимаешь, когда Высоцкий начал высказывать один довод за другим, у меня все сразу прояснилось. Сразу определился план действий… Нет, он помог, помог мне, сам того не желая… Чем помог, не могу определить, но помог.
Валентина поняла Андрея лучше его самого. У него была натура борца, и, едва натолкнувшись на острое сопротивление, он забыл усталость, забыл болезнь, забыл тревогу — снова был здоров, бодр, счастлив, уверен в себе. Он с увлечением рассказывал о споре Высоцкого и Прохарченко, а Валентина, покоренная его мгновенным преображением, с трудом сдерживала желание встать из-за стола, обнять его, говорить ему о чувствах, которые он будил в ней и о которых сам нимало не помышлял в эту минуту.
— Не размахивай так вилкой, Андрейка, ты забрызга-ешь скатерть, — приглушенным от сдержанной ласки голосом сказала она, — и объясни мне, что же ты теперь думаешь делать?
Он прищурился. Знакомое Валентине веселое и жесткое выражение появилось на его лице.
— Будем обсуждать на партактиве. Дам ему выступить перед широкой аудиторией.
— Но зачем же? — забеспокоилась она. — Он авторитетный человек и прекрасный оратор. Объясни, зачем предоставлять ему трибуну для пропаганды ошибочного взгляда? Это же неразумно, это просто нелепо!
— Ого! — сказал Андрей. Он поднял брови и сбоку с веселой насмешкой посмотрел на жену.
— Что «ого»? Объясни мне, для чего тебе понадобилось его выступление? Почему ты не хочешь объяснить?
Решительным жестом он притянул ее к себе и засмеялся ей в самое лицо:
— А зачем я тебе буду объяснять? Ты же у меня умница, ты же все раньше меня понимаешь.
Как Валентина ни настаивала, она не смогла добиться от него ни одного серьезного слова. Он подзадоривал ее, дразнил и отшучивался. Он снова ходил своей спорой, пружинистой походкой, смеялся, был в том бодром и деятельном состоянии, которое она особенно любила в нем.
Собрание партактива состоялось через два дня. Андрей решил созвать его не в райкоме, а в МТС.
Валентина пришла за несколько часов до собрания: ей хотелось посидеть над планами, поговорить с людьми. Ей было трудно встретиться с Высоцким. Ее многолетнее привычное уважение к нему давно стало дорогим и необходимым. Теперь Высоцкий шел против Андрея, Прохарченко, замполита. Валентина была уверена, что эти люди не могут ошибиться. Но и Высоцкому она тоже верила. Она ожидала тягостной встречи с ним, но все обошлось без малейшей неловкости. Он, видимо, обрадовался ей, провел в свой маленький кабинет, усадил в кожаное кресло и отрывисто заговорил:
— Хорошо, что вы пришли до собрания. Я хочу, чтобы вы ознакомились подробнее с моими материалами. Я очень уважаю и люблю Андрей Петровича, но он слишком азартен. Он привык к работе в других условиях. Он не знает наших мест! Угрень — не Кубань! Леса — не степи.
Худощавое лицо Высоцкого было таким темным, словно загар навсегда въелся в его кожу. Суровые, косматые, не то седеющие, не то выгоревшие брови, казалось, нужны были специально для того, чтобы как-то уравновесить слишком добрый и мечтательный взгляд. Лет двадцать назад Высоцкий преподавал естественные науки в школе, в которой училась Валентина. С тех пор она помнила его привычку сердито сводить брови над смеющимися глазами, когда он считал нужным приструнить ребят. Валентина любила своего старого учителя, но она любила и Андрея и Прохарченко.