"Бог его благословит. Со всей обителью Бог его да благословит!"
Подал другую.
"Этой благословите Федора Ивановича, все его семейство и все их потомство!"
"Бог его благословит!" – и тоже своими руками осенил вас.
Я ему назвал таким образом всех, кого мог припомнить; и он каждого благословлял рукой.
"Благословите, – сказал я, – Ганешинский дом!"
"А! Это благочестивое семейство, благословенное семейство! Я много обязан вам, что мог видеть такое чудное семейство. Бог их благословит!"
Итак, я перебрал ему поименно всех; и он всех благословлял, осеняя каждого крестным знамением. Потом я позвал отца Иоакима; он и его благословил иконой. Братия стала подходить от вечерни; и всех он встречал радостной и приветливой улыбкой, благословляя каждого. С иеромонахами он целовался в руку.
Было уже около десяти часов вечера. Он посмотрел на нас.
"Вам бы пора отдохнуть!" – сказал он.
"Да разве мы стесняем вас?"
"Нет, но мне вас жаль!"
"Благословите: мы пойдем пить чай!"
"Это хорошо, а то я было забыл вам напомнить".
Когда мы возвратились, я стал дремать и лег на диван, а отец Гервасий остался около о.Мелетия и сел подле него. Скоро, однако, о.Гервасий позвал меня: умирающему стало как будто хуже, и мы предложили ему приобщиться запасными Дарами.
"Да, кажется, – возразил он, – я доживу до ранней обедни. Впрочем, если вы усматриваете, что не доживу, то потрудитесь!"
О. Гервасий пошел за Св. Тайнами, а о.Иоаким стал читать причастные молитвы. Я опять прилег на диване.
В половине третьего утра его приобщили. Он уже не владел ни одним членом, но память и сознание сохранились в такой полноте, что, заметив наше сомнение – проглотил ли он св. Тайны, – он собрал все свои силы и произнес последнее слово:
"Проглотил!"
С этого мгновения началась его кончина. Может быть, с час, пока сокращалось его дыхание, он казался как будто без памяти; но я, по некоторым признакам, заметил, что сознание его не оставляло. Наконец остановился пульс, и он тихо, кротко, спокойно, точно заснул самым спокойным сном. Так мирно и безболезненно предал он дух свой Господу.
Я все время стоял перед ним, как перед избранником Божьим.
Многое я пропустил за поспешностью... Один послушник просил на благословение какую-нибудь вещь, которую он носил.
"Да какую?" – спрашиваю.
"Рубашку!"
"Рубашки он вчера все роздал".
"Да я ту прошу, которая на нем. Когда он скончается, тогда вы мне ее дайте: я буду ее беречь всю жизнь для того, чтобы и мне в ней умереть".
Я передал об этом желании умирающему: "Батюшка! Вот, брат Иван просит с вас рубашки на благословение".
"А что ж, отдайте! Бог благословит!"
"Да это будет не теперь, а когда будем вас переодевать".
"Да, конечно, тогда!"
"Ну, теперь, – говорю, – батюшка, и последняя рубашка, в которой вы умираете, и та уже вам не принадлежит. Вы можете сказать: наг из чрева матери изыдох, наг и из мира сего отхожду, ничего в мире сем не стяжав. Смотрите: рубашка вам не принадлежит; постель взята у других; одеяло – не ваше; даже иконы и книжечки у вас своей нету!"...
Он воздел руки к небу и, ограждая себя крестным знамением, со слезами промолвил несколько раз:
"О, благодарю Тебя, Господи, за такую незаслуженную милость!"
Потом обратился к нам и сказал: "Благодарю, благодарю вас за такое великое содействие к получению этой великой Божьей милости!"
Во всю его предсмертную болезнь – ее нельзя назвать болезнью, а ослаблением союзов души с телом – ни на простыне его, ни на белье, ни даже на теле не было ни малейшего следа какой бы то ни было нечистоты: он был сама святыня, недоступная тлению. Три дня, что он лежал в гробу, лицо его принимало все лучший и лучший вид.
Когда уже все имущество его было роздано, я вспомнил: да в чем же будем мы его хоронить?.. Об этом я сказал умирающему.
"Ничего-с, ничего-с! – успокоил он меня, – есть в чулане 60 аршин мухояру[7]. Прикажите сшить из него подрясник, рясу и мантию. Кажется, достаточно? Они ведь скоро сошьют!"
Утром принесли все сшитым. Он посмотрел...
"Ну, – сказал он, – теперь вы будете покойны... Да, вот еще: вы бы уж и гроб заказали, кстати; только – попроще!"
"Гроб у нас заказан".
"Ну, стало быть, и это хорошо!"
Теперь я изложу вам о том, что происходило по блаженной кончине вашего праведного брата, т.е. о погребении его честного тела.
Тридцать с лишним лет были мы с ним в теснейшем дружеском общении, а последние три года у нас было так, что мы стали как бы тело едино и душа едина. Часто он мне говаривал, чтобы погребение его тела происходило как можно проще.
"Какая польза, – говорил он, – для души быть может от пышного погребения?.." И при этом он высказывал желание, чтобы погребение его тела было совершено самым скромным образом. Я дружески ему прекословил в этом, говоря, что для тела, конечно, все равно, но для души тех, которые усердствуют отдать последний долг своему ближнему, великая в том польза; потому и св. Церковь усвоила благочестивый обычай воздавать усопшему поминовение в зависимости от средств и усердия его близких, а священнослужители, близкие покойному по родству или по духу, – совершением Божественной Литургии по степени своего священства. Отцу Мелетию и самому такое проявление дружбы к почившим было приятно видеть в других, но для себя он уклонялся от этого, как от почести незаслуженной, по глубокому, конечно, внутреннему своему смирению.
7
Грубая ткань ручной работы из черных шерстяных сученых ниток; ее работают, обычно, в женских монастырях, а носят только в строгих по жизни мужских и женских обителях.