— Ох, Настасья, когда ждать-то?
— А ты ещё чайку с мёдом, — бабушка придвинула блюдце поближе к тёте Даше.
— Ну ладно, пишите, — сказала она, принимаясь за третью чашку чая.
Юрка быстро вырвал листок из тетради.
— Да, — довольно изрекала почтальонша, прихлебывая чай. — В морозы-то как хорошо медок-то.
А Юрка тем временем уже писал отцу под диктовку матери.
— Где мёд брали? — поинтересовалась тётя Даша. — У Демьяновых?
— У них, — ответила бабушка.
— Так дерут же они!
— А что делать? — вздохнула бабушка. — Зойку надо на ноги поднять.
— Ох, уж эта хвороба…что делает! — сочувственно сокрушалась тётя Даша.
— Я уже совсем здоровая, — вмешалась Зойка. — Работать скоро пойду.
Мать, диктовавшая Юрке письмо, остановилась:
— Куда пойдешь?
— Работать!
— А школа?
— После войны доучусь.
— С ума ты, девонька, от болезни свихнулась, — сказала бабушка.
— Какая из тебя работница? — горько вздохнула мать. — Посмотри на себя: кожа да кости.
— Всё равно пойду, — упрямо заявила Зойка. — Ты вещи последние продаёшь, а я буду дома сидеть?
— Что я отцу-то напишу? — привела веский довод мать. — Он в каждом письме наказывает вам с Юрушкой хорошо учиться. Вот и здесь…
Зойка молчала, не находя ответа.
— А ты, знаешь что, — посоветовала тётя Даша, — ты, Зоя, иди контролёром в театр.
— В какой театр?
— Да эвакуировался к нам недавно. С Украины, что ли. Он в каждом городе застревает, пока немцы близко не подойдут. Теперь вот к нам приехал. Работа там вечерняя. Легкая. Оторвал билеты и сиди. Днем — в школу, вечером — на работу.
— А возьмут?
— Помогу! — пообещала тётя Даша. — У меня там сосед сценой заведует: декорации передвигает, свет обеспечивает. Я его попрошу, он похлопочет. Ну, спасибо за мёд, за чай. Я теперь так согрелась — никакой мороз не страшен. Ну, Юрка, давай своё письмо!
Тётя Даша ушла, громко хлопнув дверью.
Встреча у куста сирени
В середине дня солнце так пригрело, что тоненькие сосульки, висевшие под крышей, заслезились, заплакали, а потом и вовсе потекли ручьём. В какие-то полтора-два часа снег осел и потерял своё великолепие. На куст сирени, стоявший у крыльца, слетелись воробьи и затеяли перепалку. Зойка, закутанная с головы до ног, топталась у крылечка и, безотчётно улыбаясь, смотрела, как они суетятся, перескакивая с ветки на ветку, слушала их громкий крик, и на душе у неё было хорошо: просто замечательно выздороветь после такой тяжёлой болезни!
Тёплая погода в эту пору у них не редкость. Старики называли погожие дни с оттепелью «весенними окнами», потому что через такое «окно» уже весну видно. Мягкий, прогретый солнцем воздух приятно заполнял лёгкие и возрождал к жизни каждую клеточку Зойкиного организма. Только сейчас она подумала, что могла бы умереть и никогда бы уже не дышала таким изумительно вкусным воздухом. «Нет, это было бы несправедливо, — без страха, даже весело думала Зойка. — Жизнь только начинается». Она чувствовала себя уже почти совсем здоровой. Вот только голова кружилась, то ли от слабости, то ли от пьянящего воздуха, то ли от каких-то радостных предчувствий. В этот момент Зойка совершенно забыла о том, что уже восемь месяцев идёт война и что надежды на радости сейчас очень хрупкие. Ей хотелось думать только о хорошем и улыбаться, улыбаться… Болезнь словно выпустила наружу вторую половину её натуры, которая до этого скрывалась так глубоко, что Зойка и сама не подозревала о ней, и теперь с весёлым удивлением ощущала трепетные переливы нежности и чего-то ещё, что заполняло её желанием обнять весь мир.
На соседнем крыльце стукнула дверь. Зойка, продолжая улыбаться, повернула голову, но тут же в смущении отвернулась: на верхней ступеньке стоял недавний знакомый, лейтенант, стоял в одной гимнастёрке, на которой поблескивали две медали, и доставал папиросу из коробки с надписью «Казбек».
В какое-то мгновение их взгляды встретились, но Зойке показалось, что лейтенант её не узнал. Она подумала, не вернуться ли в дом, но так не хотелось уходить со двора. Выпросилась у матери всего-то минут на пятнадцать, а прошло не больше пяти. Жалко уходить. Не узнал он её и пусть себе стоит на своём крылечке. А если и узнал, так что такого? Чувство неприязни, вины и ещё чего-то, ей самой непонятного, возникшее на новогоднем вечере, давно прошло. И всё же осталась какая-то неловкость, которая сковывала её в присутствии лейтенанта.