Дверь на Степанидином крыльце снова хлопнула. Это счастливая Тонька вышла, чтобы громогласно объявить права на мужа.
— Коль, ну ты чего? — радостно спросила она.
— Курю вот, — сдержанно отозвался лейтенант.
— Ой, какой ты у меня жаркий! В одной гимнастёрке. Остынешь ведь. Заболе-е-ешь.
— Меня простуда не берёт.
— Ты мне смотри! — радостно пригрозила Тонька и тут только сделала вид, что заметила Зойку.
— Живая, Зой? А говорили, чуть не померла.
Зойка смущённо улыбнулась: дескать, наделала всем хлопот, а вот живая. Обернувшись к Тоньке, она мельком взглянула на лейтенанта — он смотрел в пространство, куда-то мимо неё. Нет, не узнал. Вот и хорошо.
— Коль, ну простынешь ведь!
— Ты сама не простудись. Иди, иди в дом. Я сейчас.
— Ну, ты скорей, Коль. Я твою любимую поставлю — «Брызги шампанского»!
Тонька исчезла за дверью. Лейтенант сошёл с крыльца, остановился в нескольких шагах от Зойки и, так же глядя куда-то поверх её головы, спросил:
— Осуждаешь?
Зойка несмело подняла на него глаза и, совершенно растерянная, молчала: значит, всё-таки узнал!
— Эх ты, пичуга, — продолжал лейтенант, но на этот раз в его голосе не было злости. — Жизнь штука сложная. Тебе этого ещё не понять.
— Ну почему же? — осторожно возразила Зойка. — Я понимаю.
— Что ты понимаешь? — устало и горько сказал лейтенант, и Зойка опять удивилась, как резко меняется его настроение. — Ничего ты не понимаешь. Вот щёлкнет тебя жизнь по носу, тогда поймёшь.
Зойка хотела возразить снова, но, уловив в голосе лейтенанта затаённую горечь, удержалась, промолчала.
— Ты ещё ничего в жизни не видела, а я уже одной войны вот так нахлебался! — лейтенант резанул ладонью по горлу. — Станцию Сосновичи в Белоруссии знаешь? Да откуда тебе знать? У нас там недалеко военный городок стоял. Я, понимаешь, в сороковом женился, а в мае сорок первого у нас пацан родился…Катя, жена…
Лейтенант как-то неловко поперхнулся и умолк, затягиваясь дымом «Казбека». Зойка, поражённая его рассказом, молчала. Она чувствовала, что последует недоброе продолжение. Иначе зачем человеку вторая жена, если одна уже есть, да к тому же с ребёнком?
— Катя, тоненькая такая, бледненькая, аж светится вся, — справился с собой лейтенант. — Смотрю: не выдюжит она, помощь ей нужна. А я-то какой помощник? Всё на учениях, на службе. Ну и вызвал мать с отцом из деревни. Они там дом продали, приехали. А что? Квартира у нас просторная была, две комнаты, всем места хватило. Тут бы жи-и-ить! Да вот — война.
Лейтенант опять умолк, терзая губами папиросу. Зойка боялась пошевелиться, угадывая, что вот сейчас-то и начнётся самое страшное.
— Вой-на-а, — раздельно и задумчиво повторил лейтенант. — В июле немец к нашему городку подкатил. Быстро шел, гад! Наша часть к бою готовилась, а семьи — к эвакуации. Я побежал машину доставать, чтобы своих до станции подбросить. Ведь дитё малое, жена больная, слабая. Да и старики не в лучшем виде. Ну, побежал. Достал! А тут налёт! Шофёр говорит: не проедем. Я ему: езжай! В общем, проехали!
Лейтенант долго молчал, глядя на зажатый пальцами окурок, только губы его судорожно сжимались и разжимались. Зойка ещё не слышала продолжения, но в её глазах уже стоял ужас, словно она сама сумела заглянуть в тот страшный день.
— Приехали…Ничего понять не могу. Не найду дома своего, и всё тут. Полчаса назад стоял, а теперь нету! Еле сообразил, что вот эти развалины…и есть мой дом. Вернее, шофёр уже подсказал. Ну, и все, кто в доме был, все четверо… И дитё малое…тоже… Вот так-то, пичуга.
Вконец искрошенный окурок полетел в подтаявший снег. Лейтенант так стиснул челюсти, что едва разомкнул их потом, чтобы продолжить разговор.
— И вот я тебя спрашиваю: зачем человек на свет рождается? Не знаешь? Молчишь. А я знаю. Чтобы другим жизнь давать, вот зачем. Продолжение рода — это ж не нами придумано. Это ж закон, понимаешь. Закон жизни! Не должна она исчезнуть с земли, жизнь! А я, как остался один… В общем, не помню, как в часть вернулся, как в бой пошёл. Ничего не помню. Помню только, что смерти искал. Лез поперёд всех, ничего не разбирая, а пуля меня не брала. Уж только под осень, во время затишья, когда и не ожидал, мина недалеко от меня как ахнет! Ну, вот ранило. К вам в город попал.
Воробьи совсем обнаглели, подняли на сирени такую оголтелую свару, что лейтенант не выдержал, шуганул их.
— Так вот, лежал в госпитале и думал: раз судьба не дала помереть, надо жениться как можно скорее. Чтобы, понимаешь, исполнить закон жизни. Чтобы остался после меня на земле кто-то. А то на фронте мало ли чего… И чтобы, понимаешь, дом у меня был. Вот кончится война да уцелею я, куда мне возвращаться? А теперь, значит, адрес есть. Может, сын родится, пусть растет, а?