Бричка съезжает по изогнутому Никольскому взвозу. Еще немного - и экипаж на Большой Болотной. Вот и дом Менделеевых, добротный, приглядный, на высоком кирпичном фундаменте. Фронтон, ставни, наличники украшены радующей глаз резьбой. Двор по сибирскому обычаю отгорожен от улицы прочным глухим забором.
Ларион слезает с козел, открывает калитку. Войдя во двор, он вынимает у ворот засов и распахивает их. Бричка вкатывается внутрь двора. Паша и Митя оглядываются вокруг, словно впервые увидели и дом, и флигель, и конюшню с хлевом, и сад, просматривающийся в просвете между хлевом и погребом. Все, как прежде, только постарело и уменьшилось. Совсем недавно сад - он же и огород - казался бескрайним. Как вольготно было играть здесь в прятки, в казаков-разбойников, в индейцев...
В дальнем углу сада дети сооружали из палок и ветвей "вигвам". В нем обитал вождь ирокезов Орлиный Коготь. Лицо у него было непроницаемое, жесты уверенные и величественные, речь неторопливая... Вождя обступали воины, которых изображали соседскиемальчишки, размалевавшие себе лица углем и охрой и воткнувшие в волосы петушиные перья.
Митя, бледнолицый трапер, смело входил в вигвам и предлагал вождю выкурить с ним трубку мира, Орлиный Коготь иногда соглашался, но чаще разражался гневной тирадой:
- О, бледнолицый, зачем ты продал обещанные моему племени ружья нашим врагам - гуронам? И где ящики с виски? Хватайте его и снимайте скальп!
Воины набрасывались на Митю, стараясь повалить. вцеплялись в волосы. Он сопротивлялся и, вырвавшись, убегал в прерии, то есть в лопухи и крапиву. Схватку нередко прекращали воины чужого племени, иными словами - домашние. Чаще всего это были сестры Менделеевы: им надоедали вопли, несшиеся из сада. Девушки составляли небольшой, но сплоченный отряд, который изгонял вениками из вигвама и трапера, и воинов, и самого вождя.
Вот этот самый сад почему-то сжался, стал меньше в размерах. Митя спросил об этом Пашу, но брат отмахнулся:
- Сад прежний. Лучше вынесем багаж из брички. Смотри! Нас заметили в доме.
Действительно, распахнулось окно в мезонине. Из него выглянула Лиза. Сестра махнула рукой и скрылась. "Вниз побежала, - подумал Митя, а Лиза уже спускалась с крыльца. За ней спешили сестры Поля и Маша. Они целуют Марью Дмитриевну, братцев... Со стороны можно подумать, что Менделеевы не виделись год. На самом деле, сестры и отец вернулись в Тобольск из Аремзянского лишь на два дня раньше матери и братьев, чтобы навести в доме порядок и приготовить комнаты к возвращению остальных.
И вот все носят из брички в дом чемоданы, саквояжи, свертки. Мальчики стараются ухватить вещи потяжелее. Но показывать свою силу им удается недолго. Ларион берет в охапку почти весь остававшийся в экипаже багаж. Толкотня, шутки... Марья Дмитриевна проникается общим настроением и не смиряет шалунов.
Однако работа окончена. Матушка велит сыновьям умыться после дороги. Поплескав водой в лицо, Митя начинает слоняться по комнатам, как бы заново осваивая родное гнездо - милое, надежное. Он замечает происшедшие за лето перемены, причем приятного свойства. Передняя оклеена красивыми синими обоями. В гостиной перестлан паркет: прежний был темный, потрескавшийся, его давно собирались заменить. А новый приятно пахнет свежей древесиной и натерт воском так, что можно поскользнутся.
Умеет маменька создавать уют: на окнах - длинные, до пола, занавески; в простенке - круглое зеркало в позолоченной раме; на полу, в кадке - фикус предмет заботы и гордости хозяйки дома. Посредине гостиной - продолговатый стол. Тут же батюшкино кресло с подлокотниками в виде львиных морд. Его купили еще в ту пору, когда родители жили в Тамбове.
- "Тамбов - на карте генеральной значком отмечен не всегда", - шутливо декламировала Марья Дмитриевна, вспоминая те годы, и говорила, что город этот действительно невелик и весьма провинциален. Однако тут же добавляла, что для семьи это было хорошее время. Иван Павлович благополучно директорствовал в тамбовской гимназии. Пять лет пролетели незаметно... Затем мужа перевели в Саратов на такую же должность. И здесь поначалу все складывалось неплохо, но потом... Марья Дмитриевна замолкала и задумывалась. И Митя понимал почему: в Саратове родители похоронили дочь Машу. Сестре было уже пятнадцать лет. Первая тяжелая утрата в семье Менделеевых.
Там же, на Волге, у Ивана Павловича начались служебные неприятности. Он не захотел угодничать перед попечителем Казанского учебного округа Михаилом Магницким, и был отстранен от должности. Однако благодаря хлопотам и заступничеству столичных друзей вся история закончилась сравнительно благополучно. Менделеев-старший вновь оказался в Тобольске. На этот раз тоже в ранге директора гимназии... Но это все , так сказать - воспоминания...
Между тем, Митя продолжает осматривать гостиную... Вот - бронзовая люстра, давняя, привычная вещь. Долгими зимними вечерами она добросовестно освещает эту просторную комнату, называемую в семье залом. А сейчас в дом проникают лучи солнца. В гостиной светло, и отчетливо видны портреты, висящие над диваном, обитом черной клеенкой. На них изображены батюшка и матушка, которых недавно увековечил масляными красками тобольский рафаэль Денис Петрович Желудков, преподающий в гимназии рисование. Живописец талантливый, окончивший в Петербурге Академию художеств.
В углу мерно постукивают напольные часы - создание швейцарского умельца середины восемнадцатого века. Ими владел еще дедушка Дмитрий Васильевич, но и ему они достались по наследству. Маятник движется плавно, завораживающе, словно понимая: он отсчитывает вечность...
По лесенке, перила которой отполированы прикосновениями множества рук, Митя поднимается в мезонин. Там, наверху, - комнатки с низкими потолками личные апартаменты сестер и братьев, в основном, используемые ими как спальни.
Митя открывает дверь в свою каморку. Однако помещение не кажется ему тесным. Возможно, в силу привычки или потому, что здесь нет ничего лишнего: столик, два стула, кровать, вешалка и книжная полка. На стене над кроватью прикноплена зеленоватая карта России, с оторванными нижними углами.
А вот и сюрприз. На столике разложены новые тетради, перья, карандаши, кисточки и пенал - подарок сестер к началу учебного года. Грызи, братец, гранит науки! Тут же лежит перочинный ножик с белой костной ручкой. Прекрасная вещь! Ее обладателю позавидует любой мальчишка. Рад ножику и Митя. Одновременно он ощущает неловкость. Ему вспоминается одна прошлогодняя история...
Такой же нож подарили сестры год назад Паше, когда брат окончил четвертый класс. Митя тогда ему очень завидовал. Однажды, когда Паши не было дома, он взял ножик, чтобы поиграть в "тычки" со своим приятелем, однокашником Максимом Деденко. Они пошли в сад и там бросали нож в кучу песка. Если он втыкался, а не падал плашмя, засчитывалось "очко".
Потом мальчики метали нож в стену сарая, и неожиданно лезвие сломалось. Митя зашвырнул обломки и стал помалкивать о случившемся. Вечером брат долго искал ножик. А через несколько дней Митя сознался. Паша не придал услышаному особого значения. Зато Марья Дмитриевна отчитала провинившегося - не столько за нож, сколько за скрытность.
- Но пойми, маменька, он молчал, чтобы не огорчить меня, - защищал брата Паша.
- В следующий раз я сама его огорчу, чтобы не было повадно плутовать! вспылила мать. - Впрочем, я рада, что ножа теперь нет. Нечего с ним расхаживать... А сестрицам лучше не делать подобные подарки.
Она пожурила дочек, но, видимо, не слишком. Спустя год те забыли о своем промахе. И вот у братьев снова появились ножики с ручками из оленьей кости. Митя задумался над тем, как отблагодарить Полю, Лизу и Машу, но не успел прийти к какому-нибудь решению - снизу позвали обедать.
Когда Митя вошел в столовую, там было уже людно и оживленно. На своем "троне" восседал Иван Павлович и беседовал с гостем, приятелем Жилиным. Тобольский старожил Петр Дмитриевич Жилин обладал многими добродетелями и достоинствами, в том числе и редким по красоте почерком. Говорили, что так, как он, могут выводить буквы только царские писаря. Во всяком случае, когда надо было писать прошение или ходатайство в высшие инстанции, то просили именно Петра Дмитриевича.