Ю. М. Нагибин
Жаворонок
1
Мереда Курбанова сняли с поста председателя колхоза за год до окончания войны. Когда-то у Мереда была слава, но душа его оказалась слишком узкой и неёмкой: она не смогла вместить славы. Меред стал чванлив, чванство обернулось толстым брюхом, ленивым, укороченным жестом, словно халат жал ему в проймах, заплывшими глазками и тонким повелительным голосом.
В те дни, когда Меред был еще сухим и горячим, колхоз «Заря» процветал. Портрет Мереда напечатали в газете, его премировали поездкой в Москву на Сельскохозяйственную выставку. Одному слава дает крылья, другому вяжет руки. Когда Меред вернулся домой, колхозники не узнали его. Он был важен и ленив, как перекормленный индюк. До войны дружный и трудолюбивый коллектив «Зари» делал незаметной чванливую неповоротливость своего башлыка, но с уходом на фронт лучших работников для «Зари» настали трудные времена. Война требовала подвига, но обленившаяся душа Мереда была не способна на подвиг, на большое свершение — только на хитрость. У него была одна забота — любой ценой удержать свою меркнувшую славу.
Когда приближалось время сдачи госпоставок, Меред приказывал запрячь в арбу пару верблюдов и ехал на базар. Там он закупал перо, пух, яйца, овощи и этим возмещал недостачу. Расплачивался Меред колхозной конюшней. Знаменитого жеребца Казгена он настолько часто уступал на сторону за разную мзду, что лучший производитель области утратил свою силу. Многих славных скакунов лишились конюшни «Зари». К концу войны здесь оставались два чалых мерина с белыми глазами, иомуд сомнительной крови да полуторалеток Жаворонок, жеребчик ахалтекинской породы, последний отпрыск Казгена…
За год до окончания войны в колхоз вернулись два демобилизованных по инвалидности воина: Хаджи Сарыев и Чары Мамедов. Оба были славными джигитами, на колхозных скакунах уходили они на фронт, но там пути их разошлись. Чары остался в кавалерии, а Сарыев пересел на танк. Танкист вернулся первым — в бою под Варшавой ему раздробило руку. Сарыев быстро разобрался в делах колхоза. Он пристыдил односельчан за то, что они так долго терпели хозяйничанье Курбанова, и вывел Мереда на чистую воду. Курбанова разжаловали в чабаны. Теперь он целыми днями сидел у подножия Копет-Дага, по склонам которого раскинулись колхозные пастбища, жевал плов, вытирая пальцы о халат, и размышлял о сложности колхозной жизни, в которой он, Меред, так и не сумел разгадать какой-то важной пружинки.
Взамен Курбанова колхозники единодушно избрали башлыком Хаджи Сарыева. Хаджи не ожидал такой чести: в колхозе были люди, превосходящие его годами и жизненной мудростью.
— Борода ума не прибавляет, — сказал на собрании древний Амман.
И Сарыев стал башлыком.
Он отремонтировал старый трактор, собрал подростков и стал обучать их вождению машины, он собрал стариков и сказал: «Поля жаждут воды, дайте им воду». Он напомнил людям дни былой трудовой славы «Зари». Но мечтой Сарыева было возродить колхозную конеферму. Сам он не годился для воспитания коней: хорош джигит об одной руке! Старый колхозный тренер умер. Все мужские руки были заняты на полях…
«Одинокий всадник пыли не поднимет», — решил Сарыев.
Став башлыком, Сарыев счел приличным говорить и даже думать по примеру стариков образами народной мудрости, пословицами. Он решил ждать, когда с фронта вернутся его односельчане, джигиты и тренеры…
Ждать ему пришлось недолго. Недели через три полуторка, идущая в Фирюзу, сбросила близ «Зари» смуглого паренька в солдатской шинели без погон и с вещевым мешочком за плечами. Когда паренек спрыгнул с машины, на груди его сверкнули четыре боевые медали и две звезды ордена Славы. Это был Чары — маленький, легкий как пух, гибкий и крепкий как сталь. Чары Мамедов, о котором покойный тренер сказал: «Раз у вас есть Чары, я могу спокойно умереть».
У Чары было легкое тело наездника, волевая хватка, создающая тренера, чувство лошади в руке. Маленькая сухая рука Чары была необыкновенно чуткой и ухватистой, как тиски. В кармане гимнастерки он носил потрепанную книжицу старого знаменитого наездника, где красным карандашом были подчеркнуты слова: «Я знаю лошадь, люблю ее и не могу о ней не думать».
— Вот все наследство Курбана, — тихо сказал Хаджи, отворив дверь конюшни. Он пошевелил губами, как бы подыскивая нужное слово, и добавил: — Ничего, «сильным ударом и шерстяной кол в землю вгоняют»!
Чары улыбнулся. Он с наслаждением вдыхал пряный настой конского пота, соломенной подстилки, уютный, аппетитный запах конюшни.
— Ну как, будет у нас конеферма, Чары?