Чары снял с груди все свои награды и протянул их Сарыеву.
— Храни их, как глаз свой, Хаджа. Ты вернешь мне их в тот день, когда люди перестанут говорить о «Заре»: «у них нет коней».
— Я положу их туда, где лежат мои ордена, — ответил Сарыев. — Я дал себе слово не носить их, пока люди не перестанут говорить о «Заре»: «у них нет колхоза».
Из стойла высунулась узкая черная голова, карий глазок дружелюбно и чуть вопросительно скосился на Чары. Чары просунул руку между досками, конь откинул голову и снова вполоборота поглядел на Чары.
— Зазывает, — усмехнулся Чары. Он отворил дверь и, удерживая на себе взгляд Жаворонка, приблизился к забившемуся в угол коню и потрепал его по гибкой шее.
— Чует руку! — радостно воскликнул Сарыев. — А никого не подпускал к себе!..
Пальцы Чары скользнули по гладкой шерсти коня, под которой перекатывались тонкие, крепкие мышцы…
А через неделю он уже гонял Жаворонка на длинной веревке — корде, которую сжимал левой рукой.
…Чары, пошатываясь, с трудом поднялся на ноги. Земля стояла торчком, он невольно откинулся назад, чтобы удержать равновесие. Кровь медленно, длинной волной отхлынула от головы.
— Жаворонок!..
Он обернулся и увидел спину Жаворонка, странно изогнутую, будто надломленную. Конь лежал на боку, чуть приподняв голову, и скреб копытами землю.
— Хребет?
Чары бросился к коню, ухватил под уздцы и потянул. Рука, готовая ощутить тяжесть недвижного тела, резко взлетела вверх. Жаворонок стремительным прыжком стал на все четыре ноги. Чары с усилием проглотил круглый ком, подступивший к горлу.
— И тебе не стыдно? — сказал он с простой человеческой обидой.
Жаворонок застенчиво отвел голову и опустил длинные ресницы.
Уже четвертый месяц занимался Чары с Жаворонком и по сей день не мог постигнуть причудливого характера коня.
От своих высокородных предков Жаворонок унаследовал не только резвость и благородную стать, но и то гармоничное равновесие всех членов на скаку, что создает рекордсменов. Самые сложные упражнения, требующие обычно многих недель, Жаворонок усваивал с первого раза. И вместе с тем ни один навык невозможно было закрепить в нем навсегда… Характер Жаворонка напоминал тонкую и невероятно упругую пружину: он мог поддаваться до бесконечности, но в какой-то момент пружина вдруг распрямлялась, сводя на нет усилия Чары.
Казалось, всю науку Жаворонок приобретает для одного себя. Если ему хотелось, он играючи выполнял любое, самое сложное требование, он, как нежная струна, отвечал на каждое движение пальцев наездника. В эти минуты поводья казались Чары слишком грубыми, тут нужны были не ременные полосы, а тонкие шелковые нити…
Но случались дни, и не о шелке — о палке из твердой чинары мечтал Чары. В такие дни Жаворонком овладевало какое-то веселое безумие, двухлетний конь вел себя, как стригунок, в норове Жаворонка не было ни злобы, ни ожесточения, он не пенил, не окрашивал кровью глаза; с какой-то детской непосредственностью выкидывал он свои выкрутасы, не теряя при этом дружелюбного отношения к Чары.
Это дружелюбие обезоруживало Чары, он хотел, но не мог брать коня «на силу». Молодость и чувствительность коня требовали иных приемов работы. И он нашел эти приемы: строптивости Жаворонка он противопоставлял терпеливое упрямство. Он никогда не отступал от намеченной цели, на все выверты коня отвечал ласковым понуждением. Он оставался спокойным, когда все внутри у него дрожало от бешенства. И нервный, трепетный характер коня начинал сдавать под этим ровным, не знающим спада, упорством.
Это был такой изнурительный и, казалось бы, безнадежный труд, что даже Сарыев однажды сказал:
— Не мучай себя, Чары-джан, понапрасну…
Но Чары закричал неожиданно звонким, злым мальчишечьим голосом:
— Не таких видели!.. Немец упрямей был!..
— Это верно, Чары-джан… Только не озлобляй сердца своего против коня.
Нет, Чары не ожесточал сердца против Жаворонка. Он был не только тренером, наездником, но и чабаном, конюхом, нянькой Жаворонка. Он находил для него самые тучные луга, своими руками готовил теплое пойло, засыпал корм, мыл, скреб, чистил. И неустанно наблюдал, изучал коня…
Что ни день, дарил его Жаворонок новыми неожиданностями. Он уже ходил под седлом, когда вздумал сыграть с Чары одну из самых жестоких своих шуток.
Позади конефермы находилось большое ровное поле, огороженное глинобитной стеной. До войны там объезжали коней, но сейчас площадка густо поросла сорной травой — колючкой. Собрав ребятишек, Чары в несколько дней выполол всю траву и деревянным катком подровнял грунт. Затем оседлал Жаворонка и рысью двинулся к площадке. Они приближались к широкой бреши в стене, когда Жаворонок испуганно повел ушами и, занеся круп в сторону, резко осадил. Чары послал его вперед. Конь всхрапнул и взмыл на дыбы. Чары не успел опомниться, как, шатко переступив на задних ногах, Жаворонок грохнулся навзничь. В последний момент Чары, оттолкнувшись от стремян, успел выброситься из седла. Они упали порознь — конь и человек…