Именно ему пришлось разбираться и с Костей Кимом — Андрей Петрович невольно услышал разговор дочери с ним по телефону вскоре после ее приезда, и она поразила отца своей неожиданной прямотой и непреклонностью.
— Костик, ты в состоянии сейчас меня слышать? Мне неинтересно, что ты просто пошутил и повторится ли впредь что-то подобное. Да не надо оправдываться, я ответственно заявляю, что ты отныне можешь делать что хочешь. И это тоже не моя проблема, разберешься, ты вроде мальчик взрослый. Сдай обратно. Я выхожу замуж, причем не за тебя, потому что ты мне просто больше не нравишься. Да, мне могут нравиться другие парни, так же, как тебе нравятся другие девушки. Все, пока.
И вопреки ее ожиданиям, что как раз с Костей не будет проблем, его реакция оказалась болезненной. Парень даже явился к ним домой, правда в отсутствие Нерины, и потребовал объяснений, еле удерживая себя в рамках восточной заповеди уважения к старшим. Слова подруги слишком его ошарашили, и та, воспользовавшись паузой, сбросила вызов и больше не отвечала на его звонки. Поэтому все невысказанное досталось родителям. Андрей Петрович пообещал юноше уладить эту ситуацию и посоветовал пока не искать с Нериной встречи, чтобы не распалять ее еще больше.
Тем временем Нерина познакомила Айвара со своими товарищами, жившими по соседству и учившимися с ней в одном классе, — той самой Олей Коноваловой и Митей Амелиным. Кроме них, у нее была еще символическая тусовка из корейской молодежи, но это, разумеется, были друзья Кости, и с Айваром им явно не стоило встречаться.
А вот с русскими ребятами он почти сразу поладил, хотя перед встречей было немного страшно. Айвар пока не знал, что делать со своей репутацией, и только перевел дыхание, доброжелательно улыбнулся и сказал, протягивая руку:
— Ну вот, это я и есть. Рад познакомиться!
— И мы... и я тоже рада, — сказала Оля. — Надеюсь, мы подружимся?
— Конечно, — кивнул Айвар, присмотревшись к друзьям Нерины. И парень, и девушка были светловолосыми, сероглазыми, с приятно округлыми чертами лица, только Оля казалась задорной и непоседливой, а Митя — более серьезным и флегматичным. Оба склонялись к гуманитарным наукам — Оля училась в Консерватории, а молодой человек мечтал о журналистике, причем особенно увлекался изучением социальных драм через призму культурного облика. Петербург он считал идеальным местом для таких исследований, с его контрастными видами, расслоением уровня жизни и сложной историей. Однако родители не воспринимали его увлечение всерьез, поэтому на данный момент Митя с грехом пополам заканчивал техническое образование и терпеть не мог свою нынешнюю работу в салоне сотовой связи.
Когда Айвар рассказал ребятам о клубе, Оля сразу выразила горячее желание когда-нибудь в нем выступить. Хоть она и обучалась игре на фортепиано, настоящей ее страстью была этно-электронная музыка, и она самоучкой играла на экзотических народных инструментах и сочетала семплы из звуков окружающего мира. Но больше всего девушка любила обрядовую славянскую поэзию, восходящую к язычеству и воспевающую все природные сущности от зарождения до конца.
— Так зачем тебе вообще классическая музыка? — спросил Айвар, пока они всей компанией гуляли по городу.
— О, у меня та же болезнь, что у Нери и Митьки, — беззаботно ответила девушка,— называется «родители так решили». На Западе это бы звучало смешно, но мы в России, к сожалению, иногда до пенсии зависим от их мнения. Сами виноваты, что уж говорить... Прости, для тебя это, наверное, больная тема.
— Да ничего страшного, — отозвался парень. — Но лучше уж зависеть от родителей, чем иметь такую «свободу», как у меня. Впрочем, не надо вспоминать о плохом, расскажи лучше про музыку поподробнее.
— Ну вообще я с детства играла, но без энтузиазма, а уж особенно перед гостями. Зато когда я узнала про этнику и нью-эйдж, у меня как второе дыхание открылось — мертвые языки, древние религии, шаманские ритуалы... Я благодаря этой музыке столько всего узнала про фольклор, про язычество! Ты знаешь, например, какие жуткие народные сказки и песни лежат в основе древнерусской культуры, которую привыкли считать веселой и добродушной? Думаю, пострашнее африканских найдутся.
— Серьезно?
— А то! — воскликнула Оля. — Особенно в холодных регионах. Суровая природа, борьба за выживание, голод, — вот это поистине жуткие персонажи, не то что всякие ведьмы и Змеи Горынычи. Вот как ты думаешь, если семье в неурожайный год придется забить и съесть всю скотину, за что они возьмутся дальше? Экстремальные условия, по-моему, выворачивают наружу самые поганые качества. Роскошь тоже развращает, но не настолько.
— Не ожидал, что у тебя такие своеобразные интересы, — сказал Айвар, взглянув на нее с уважением.
— Это потому, что я с виду эталонная Аленушка? — рассмеялась Оля. — Или тургеневская барышня, может быть? Вот и мама с папой считают, что с подобной внешностью про образование вообще можно не думать — все равно же муж будет зарабатывать... Только фортепиано им кажется более подходящим хобби для примерной семейной дамы, чем экспериментальная музыка. У них одно словосочетание вызывает тихий ужас!
Оля и вправду выглядела как героиня народных русских сказок, с длинными золотистыми волосами, нежной кожей, едва заметными веснушками и светлыми полукружиями бровей над большими глазами. Причем ей подошел бы и летний антураж, с лугами, перелесками и венками из васильков и ромашек, и зимний — обитель Снегурочки, расписанная изморозью и пахнущая новогодними сладостями. Любимые ею джинсы, кеды и простые блузки с этнической вышивкой, поверх которых она часто носила цепочку с «символом мира», совсем не разрушали этот образ. Голос девушки, глубокий, бархатный и чуть надтреснутый, тоже сочетался со славянской песней, и она почти всегда улыбалась.
Почему-то Айвару было приятно наблюдать за Олей, когда она с аппетитом ела арбузные ломтики и пила лимонад. «Какая удивительно теплая девушка! — подумал он. — Все-таки это можно почувствовать только здесь, в Питере, где тепло и солнце так дороги. В Эфиопии-то не надо особого ума, чтобы такой казаться».
Айвар в свою очередь познакомил Нерину и обоих ребят с Даниэлем, который в любом кругу умел быть заводилой. Он пригласил всех в клуб, а потом они, кроме Нерины, которая все еще боялась недовольства родителей, до позднего вечера гуляли по городу. После того, как компания разошлась, Айвар осторожно спросил у друга:
— Ну что скажешь, Данэ, как тебе Нери?
Даниэль помолчал некоторое время и сказал:
— Иви, она тебе должна нравиться, при чем тут мое мнение-то...
Однако его интонация смутила Айвара, и он все же настоятельно спросил:
— Мне она будет нравиться в любом случае, не переживай. Я просто хочу знать, что ты думаешь, в конце концов мне это больше не у кого спрашивать. Знаешь, как мне завидно, когда она говорит, что с родителями сложно договориться...
— Ну не знаю, — неохотно отозвался Даниэль. — Мутная она какая-то, вот что я думаю.
— То есть? — удивился Айвар. — По-моему, она как раз очень искренняя, просто несчастная, сама себя затолкала в какую-то раковину, как улитка. Но у нее получится раскрыться, а у меня хватит терпения, чтобы ей помочь.
— Как раз от таких несчастных и стоит ждать самых больших неприятностей, уж ты мне поверь, — авторитетно заявил Даниэль. — Тебе своих проблем мало? Извини, друг, но, как говорил Пушкин, «я выбрал бы другую»...
— Ты Олю имеешь в виду? — прищурился Айвар. — Знаешь, а вот для нее, по-моему, как раз ты слишком мутный. У нее наоборот душа открытая и романтичная, она еще ни в чем не успела разочароваться и обрасти цинизмом. В ее возрасте, да еще с умом и талантом, это редкость, поэтому с такими надо обращаться бережно.
— Разочароваться, может быть, и не успела, но уж пара приключений у нее точно была, — усмехнулся Даниэль. — С такими зато спокойнее, от них знаешь чего ожидать. Это как раз в моем вкусе: я не люблю ни патологических скромниц, ни чересчур опытных.
— Окей, все с тобой ясно, ниггер похотливый. Только не забудь у нее сначала спросить, подходишь ли ты под ее вкусы.