— Ты что, может, мне не веришь? — спросил лохматый.
— Да я тебя знать не знаю, кто ты есть, — презрительно сказала Конни.
— Эй, гляди, у Элли приемничек. Мой сломался.
Лохматый ухватил руку приятеля, поднял — и Конни увидела в руке крохотный транзистор и только теперь услышала музыку, ту же самую, что звучала в доме.
— Бобби Кинг? — спросила она.
— Я все время его слушаю. Силен!
— Вроде того, — нехотя согласилась Конни.
— А я говорю, силен! Вот кто знает, на что нажать!
Конни слегка покраснела: из-за очков не разобрать было, куда этот парень смотрит. Она сама не понимала, то ли он приятный, то ли просто трепло, вот и торчала на пороге — ни наружу выйти, ни в дом уйти. Потом сказала:
— Чего это у тебя на машине намалевано?
— Ты, может, читать не умеешь? — Он открыл дверцу очень осторожно, будто боялся, что она отвалится. Так же осторожно выбрался из машины, плотно уперся подошвами в землю, крохотный металлический мир в его очках понемногу перестал качаться, застыл, словно желе, а посередке яркой точкой — зеленая блузка Конни.
Первым долгом вот мое имя, — сказал лохматый. Сбоку на кузове черными буквами, точно дегтем, выведено было «Арнолд Друг» и намалевана круглая ухмыляющаяся рожа, настоящая тыква, только в очках. — Позвольте представиться, я и есть АРНОЛД ДРУГ, так меня зовут, и я правда буду тебе друг, лапочка, а это сидит Элли Оскар, он у нас вроде скромняга. (Элли поставил транзистор на плечо и старался там его удержать.) А это секретный шифр, лапочка, — продолжал Арнолд. Он прочел цифры: 33, 19, 17 и вопросительно поднял брови: что, мол, ты на это скажешь? — но Конни чихать на цифры. Левое крыло машины сзади смято, и вокруг вмятины на блестящем золотом фоне выведено: СЮДА ВРЕЗАЛАСЬ ОДНА ЧОКНУТАЯ. Конни по-невоволе рассмеялась. Это понравилось Арнолду, он поглядел на нее снизу вверх. — С той стороны еще много чего, — может, выйдешь поглядишь?
— Нет.
— Почему?
— Больно надо.
— Ты что ж, не хочешь поглядеть на машину? Не хочешь покататься?
— Не знаю.
— Почему?
— У меня дела.
— Какие дела?
— Разные.
Он захохотал, будто она сказала что-то очень забавное. Хлопнул себя по бедрам. Он стоял как-то странно, прислонясь спиной к машине, словно боялся упасть. Ростом невысок, может, только чуть повыше Конни, если б она сошла с крыльца и стала с ним рядом. Ей правилось, как он одет, — как все ребята одеваются: линялые джинсы в обтяжку заправлены в черные потертые сапожки, пояс туго затянут, и видно, какое у парня худощавое, гибкое тело, белая грязноватая рубашка облепила его, как перчатка, и под ней проступают некрупные, но, видно, крепкие мускулы рук и плеч. Похоже, он привычен к тяжелой работе, немало всякого поднимал и перетаскивал. Даже шея кажется мускулистой. А лицо почему-то знакомое, щеки и подбородок темные, наверно, он дня два не брился, нос длинный, крючковатый и все принюхивается, будто Конни — какая-то вкуснятина и он ее сейчас заглотает, будто все это какой-то веселый розыгрыш.
— Врешь ты, Конни. Нынче ты должна со мной кататься, сама знаешь, — сказал он, все еще смеясь. И вдруг выпрямился, смех как отрезало, и сразу стало ясно: он только прикидывался, будто его так уж разбирает.
— Почем ты знаешь, как меня зовут? — подозрительно спросила Конни.
— Конни, вот как.
— Может, да, а может, и нет.
— Уж я-то знаю свою Конни, — сказал он и погрозил пальцем.
Теперь она совсем ясно вспомнила, как увидала его возле закусочной, вспомнила, как счастливо вздохнула в ту самую минуту, когда проходила мимо него, и вся покраснела от мысли, какой она тогда ему, наверно, показалась. Вот он ее и запомнил.
— Сама видишь, мы с Элли за тобой приехали. Элли может сесть сзади. Ну, как?
— Куда?
— Что куда?
— Куда мы поедем?
Он поглядел на нее. Снял очки, и оказалось, вокруг глаз кожа совсем бледная, будто дыры какие-то, провалы, но не в темноту, а в свет. Глаза у него точно осколки стекла, и в них дружелюбные искорки света. Он улыбнулся. Будто первый раз в жизни услыхал, что можно ехать куда-то в определенное место.
— Просто покатаемся, Конни, лапочка.
— Я вовсе не говорила, что я Конни.
— А я и сам знаю. Знаю, как тебя зовут, и еще кучу всякого, я все про тебя знаю, — сказал Арнолд Друг. Он не шевелился, все так же стоял, привалясь спиной к боку своей расхлябанной машины. — Меня зацепило, что это за красотка такая, и я все про тебя вызнал. К примеру, знаю, что твои предки и сестрица укатили, и знаю, куда укатили и на сколько времени, и знаю, с кем ты вчера вечером гуляла и что твою лучшую подружку звать Бетти. Все верно?
Он говорил небрежно, немного нараспев, будто повторял слова какой-то песенки. И улыбался, будто уверял Конни, что все обстоит как нельзя лучше. Элли, сидя в машине, включил транзистор погромче и не глядел на них обоих.
— Элли сядет сзади, — сказал Арнолд Друг. Он небрежно дернул подбородком в сторону приятеля: мол, Элли не в счет и нечего обращать на него внимание.
— С чего ты все это взял? — спросила Конни.
— Вот слушай: Бетти Шалц, и Тони Фитч, и Джимми Петтингер, и Нэнси Петтингер, — почти пропел он, — Реймонд Стэнли и Боб Хаттер…
— Ты всех ребят знаешь?
— Я всех на свете знаю.
— Брось заливать. Ты ж нездешний.
— Ясно, здешний.
— А… а как же мы тебя никогда не видали?
— Ясно, ты меня видела, — сказал он и опустил глаза, словно обиделся. — Ты просто забыла.
— Видала бы, так не забыла б, — сказала Конни.
— Ну да?
Он вскинул голову и широко улыбнулся. Он был доволен. Стал легонько постукивать кулаком о кулак в такт музыке, что звучала из транзистора Элли. Конни перевела глаза с его довольной ухмылки на машину, выкрашенную так ярко, что глядеть больно. Опять прочитала это имя — Арнолд Друг. А на переднем крыле увидела знакомое присловье: ОСЕДЛАЕМ ЛЕТАЮЩИЕ БЛЮДЦА! В прошлом году все ребята на каждом шагу его повторяли, а теперь оно больше не в ходу. Конни смотрела минуту-другую, точно эти слова говорили ей что-то такое, чего она еще не могла понять.
— О чем задумалась, а? — требовательно спросил Арнолд Друг. — Боишься, что ли, в машине волосы растреплешь?
— Нет.
— Может, думаешь, я водить не умею?
— А я почем знаю?
— Упрямая, с тобой не столкуешься. Чего это ты? Не знаешь, что ли, что я твой друг? Ты шла мимо, а я сделал свой знак в воздухе — не видала, что ли?
— Какой еще знак?
— Мой знак.
Он наклонился к Конни и начертил в воздухе косой крест. Их разделяло примерно шагов пять. Когда его рука опустилась, крест словно остался в воздухе, казалось, его можно разглядеть. Конни притворила затянутую сеткой дверь, и застыла за ней неподвижно, и слушала, как сливается музыка, что звучит в доме, и та, из транзистора. Во все глаза она смотрела на Арнолда Друга. Он стоял с нарочитой непринужденностью, только прикидывался, будто эдак непринужденно отдыхает, лениво опирался одной рукой на ручку дверцы, словно без опоры и стоять лень, словно он век отсюда не двинется. Почти все в нем было знакомо Конни — и тесные, в обтяжку, джинсы, и грязные кожаные сапоги, и рубашка тоже в обтяжечку, и даже эта скользящая дружелюбная улыбка, — так сонно, мечтательно улыбаются мальчишки, когда думают такое, чего не хотят сказать вслух. Все это знакомо, и говорит он тоже знакомо — нараспев, словно бы и дурашливо, чуть посмеиваясь, все-таки серьезно, даже капельку печально, и знакома эта привычка постукивать кулаком о кулак под несмолкающую музыку за спиной. Но все это как-то не склеи— нается одно с другим.
— Эй, — вдруг сказала она, — сколько тебе лет?
Улыбка сбежала с его лица. И тут Конни увидела, что никакой он не мальчишка, ему все тридцать, а то и побольше. И сердце ее заколотилось сильней.
— Спросит тоже. Столько, сколько и тебе, сама, что ли, не видишь?
— Черта с два.
— Ну, побольше годика на два. Восемнадцать.
— Восемнадцать? — недоверчиво переспросила Конни.