Вёл он себя при этом странно. Являлся всегда навеселе, хотя раньше Катерина не замечала, чтобы он выпивал (слишком Борька намучился с вечно пьяным отцом!). Являлся возбуждённый, точно в ту минуту, когда садились за стол, весь вечер молчал и только в самом конце застолья произносил свой тост, всегда один и тот же, не важно, чей это был день рождения, её или мальчишек: «Будь здорова и долго жива. Хочу, чтобы ты никогда не страдала, чтобы всегда оставалась сама собой!».
Катерина долго не задумывалась о том, что для молодого человека это довольно странный тост. И за Борькой не следила — как он реагировал на тосты Всеволода и его монологи. Очень долго она не замечала, что с Борькой происходит нечто странное, вовсе ему не свойственное.
Борька всегда садился рядом с ней и, когда Всеволод начинал что-то рассказывать и не мог его слышать, склонялся к ней и шептал:
— Ты самая красивая, ты самая лучшая, ты самая добрая! Верь, пожалуйста, в себя! Сохрани, пожалуйста, свою доброту! Не поддавайся!
Она воспринимала это как пьяный бред и не очень прислушивалась.
Довольная своей жизнью, безоглядная, слепая, она, наверное, и дальше не обращала бы на Борьку внимания, если бы он как-то, в один из подобных вечеров, когда она была расслаблена вниманием к ней Всеволода, танцами и вином, не сказал:
— Я завтра уезжаю.
Она удивлённо посмотрела на него.
— Куда? В командировку? Надолго? — спросила рассеянно.
— Навсегда. На Север.
Впервые, словно после долгой разлуки, наконец, она увидела: глаза у Борьки — скучные, как у голодной, бесхозной собаки. Осунувшийся, без привычною румянца на щеках, Борька на себя не походил. Он не произнёс больше ни слова. Не сказал, что жить без неё не может, что Всеволод отнял её у него, она сама наконец поняла это.
— Нет, — сказала она жёстко. — Если ты уже взял расчёт, я принесу справку, что у нас тяжело больна бабушка и ты являешься её опекуном.
— Опекун — мама.
— Что «мама»? Я достану справку, что — ты, и сама пойду на твою работу.
Борька на Север не поехал. А Катерина снова, сразу после этого разговора с Борькой, начала дежурить в клинике. В девять часов вечера, когда больным она уже была совсем не нужна, приходил к ней Борька. Они сидели в ординаторской вдвоём, пили чай, ужинали, болтали без умолку, как прежде. Говорили о бабушке, как она мучается, что сильно сдала за последние годы и что даже Катеринины приходы её не радуют! Говорили об измученной маме. Вспоминали их с Катериной общее прошлое, день за днём, до черты, до её брака с Всеволодом. Всеволода они оба обходили молчанием.
Катерина звонила Борьке три раза в день. Утром, проснувшись, в обеденный перерыв на работу и вечером, когда Борька возвращался домой. Иногда звонила ещё и перед сном.
— К вам пришли! — тронула её за плечо соседка. — Проснитесь.
Катерина открыла глаза. Она в больнице, перед ней стоит Борька. Большеглазый, розовощёкий, нелепо длинный в коротком, не по росту халате — в институт он ещё не поступил, ему семнадцать лет, он учится в десятом классе. Осторожно Борька поставил на тумбочку сумку, пошёл помыл руки (около двери умывальник), вернулся к тумбочке, вынул из сумки детскую бутылочку.
— Сегодня морковный. Не поднимай голову, я буду держать. Пей.
— Тебе нужно идти во врачи. Или в медбратья. Брось к чёрту свою физику. Она для Вселенной, — медленно Катерина выговорила слово, которое за период «брака» с Всеволодом стало для неё привычным. — А медицина для конкретного человека, для меня вот! Я очень соскучилась по тебе. Как в школе? — За будущее невнимание к Борьке, если она всё-таки выйдет замуж за Всеволода, Катерина начала платить любовью и вниманием сейчас. — Я тебе предлагаю компромисс. Попробуй месяц поработать в больнице, вечерами хотя бы. Устрою тебя даже с зарплатой. Понравится, будем коллегами. Знаешь, как здорово всю жизнь работать вместе, ежедневно видеться! Не понравится быть врачом, гуляй в физики. А ещё у меня к тебе есть предложение: я возьму отпуск за свой счёт в твои каникулы, и мы с тобой поедем кататься на лыжах. Хочешь?
— Тебе нельзя так много разговаривать. — Борька надел на бутылку соску. — Вот. Ты меня в детстве чуть не грудью кормила, я тебя — сейчас. Пей, только не жадно, не захлёбывайся. Я с тобой на край света готов, ты знаешь! Всегда согласен. Лишь бы с тобой. На лыжах согласен, на Северный полюс — согласен, — почему-то сказал Борька. Катерина вздрогнула от неожиданности. — Но в медики, уволь, не пойду. Мне кажется, это не моё. Одно дело — ты. Но любому, каждому тащить судно, ставить клизму, измерять давление, уволь! Ещё бабушке могу, тут уж ничего не поделаешь. Может, и поэтому: дома устал быть медбратом, — честно сказал Борька. — Мать обещала уйти с работы. И тогда всё — кончатся мои и твои дежурства.