— Садитесь, — приглашает больную.
Больная давно знакомая — Ермоленко. Несколько лет Катерина лечила её, провела тяжёлую операцию, и вот Ермоленко ждёт ребёнка.
Как лежит ребёнок, не беспокоит ли будущую мать, на сколько он вырос за неделю, что они не виделись? — вопросы очень важные. Не сумеет она принять вовремя мер при каком-нибудь осложнении — не доносит Ермоленко своего ребёнка.
— Доктор, я совсем не сплю, — жалуется Ермоленко. — Как ни повернусь, не нравится ему. На боку не нравится, на спине не нравится. Только когда я хожу, он доволен. Но не могу же я ходить и день, и ночь, беспрерывно?! Я хочу спать. А ещё ему не нравится, что я ем.
Ермоленко говорит долго, и Катерина внимательно её слушает. Найти положение для спокойного сна необходимо. Необходимо нормально есть. Необходимо много ходить, причём ходить надо на свежем воздухе.
Сорок минут находится Ермоленко в кабинете.
Ермоленко — за порог, Катерина смотрит на часы — без двадцати четыре. А записано пятнадцать человек. Всеволод уже скоро поедет домой.
Слёзы щиплют глаза. Но не может же она бросить людей, пришедших к ней за помощью!
— Здравствуйте, Катерина Фёдоровна!
Перед ней — Вера. Грудь сильно обнажена, хотя зима на дворе, волосы взбиты. Цвет — искусственный, бело-жёлтый, понять невозможно, какие они были раньше. Глаза обведены синим, брови выщипаны, губы жирно накрашены.
Несмотря на вызывающий Верин вид, Катерине очень жалко Веру. Мужа не предвидится. Решила оставить ребёнка от любовника, а вместо ребёнка — выкидыши, один за другим. Сейчас третья попытка.
Губы у Веры дрожат, в глазах стоят слёзы, Вера платком промокает их, чтобы они не смыли краску с ресниц.
— У тебя невынашиваемость, нужно лечь в больницу, — говорит ей Катерина.
— А кормить меня будете вы?! И так получаю копейки, а зарабатываю их потом. У меня ведь ни обеспеченного папочки, ни мужа. Я ведь была незаконнорожденная, хлебнула нужды.
Каждый раз говорит Вера об этом. Кричит об этом на всех перекрёстках.
«Смой с себя краску, — хочет сказать ей Катерина, — ты и так хорошенькая. Глаза у тебя и так большие, нос аккуратный. И добрая ты очень. Может, найдётся серьёзный человек? На такую крашеную куклу разве позарится кто?» Но Катерина ничего такого не говорит Вере, она не проповедник, не учитель, не родитель, не судья Вере. Вере, слава Богу, за тридцать, сама разберётся.
— Нужно провести операцию, — упрямо говорит Катерина. — Без операции не выносишь.
— А Виктор, — мучительно краснеет Вера, — пока другую найдёт?
— Или ребёнок, или Виктор, — Катерина сжимает холодную Верину руку. — Стать матерью — дело серьёзное, иногда приходится перестраивать жизнь! Я думаю, это хорошего мужа найти трудно, а любовник всегда найдётся. Ну что ревёшь?
Катерина о себе и Всеволоде сейчас не помнит, жалость сжала сердце: впереди у Веры — одиночество.
— Можно я ещё подумаю? — жалобно спрашивает Вера, промокает жёлтым платком глаза.
— Пока будешь думать, окончательно возможность беременеть потеряешь!
Из клиники Катерина выходит в полвосьмого. Придёт и расскажет Всеволоду о Ермоленко и Вере, объяснит, почему так задержалась. Никогда ничего не рассказывала, а сегодня обязательно расскажет — Всеволоду нужно знать то, чем живёт она.
Катерина бежит. Не по переходу, а перед машинами. Прижимает к груди свёрток с курицей. Тамара взяла себе и ей.
С Тамарой пока ничего не получается. Сколько раз просила Катерина её: «Покажи Колю врачу!» Тамара только руками машет, круглит глаза, срывается на хрип: «Что ты? Что ты?» Вот тебе и «что ты!» Нет ребёнка.
— Понимаешь, тяжёлые случаи! — говорит она, входя в дом. — Ужин будет готов быстро. Я купила курицу!
Всеволод ходит взад-вперёд по квартире, её не слушает, не замечает, не смотрит на неё.
— Сварить или пожарить? Скажи, я быстро. У меня тяжёлые больные… — снова пытается объяснить Катерина. Но Всеволод глух и слеп. — Через пятнадцать минут всё будет готово, — виновато лепечет она.
Всеволод не обращает на неё внимания.
Проходит много подобных вечеров, пока она наконец понимает: Всеволод и её больные — несовместимы!
Раньше, до Всеволода, были только больные.
И всё равно упрямо пытается она соединить их:
— Понимаешь, нельзя не помочь несчастному человеку! Нельзя не выслушать раз в жизни заговорившего человека! Мне жалко этих женщин…
Она не знает, слышит Всеволод, что она говорит, или не слышит. Но как-то он неожиданно откликается:
— Никто тебе не платит за переработку. Три раза в неделю ты заканчиваешь работу в четыре, два раза — в шесть. Я и так смирился с тем, что ты не бросила работу. Сколько раз я просил об этом! Я вполне могу обеспечить и тебя, и будущих детей! А ты ещё приходишь так поздно, что ни в какие ворота не лезет! Теперь я понял: у тебя там любовник! Как я раньше не додумался? Знаю я кротких женщин! Скромненько ведут себя перед мужем, глазки потупят и окружают себя молчанием. А тем временем у бедного мужа растут рога, большие-пребольшие, иногда даже ветвистые. Наверняка ты изменяешь мне. Похоже. Очень похоже. Для тебя мужа не существует. Мне нужен уход, мне нужна женская забота, я совсем заброшен. Ты ведёшь странную жизнь. Дежурства придумала! Думаешь, я не понимаю, зачем они тебе? Крутишь шуры-муры. На каком основании я должен ночью оставаться один? Я не хочу быть ночью один. Зачем я женился?