У Катерины дрожат губы. Она не приняла своего обычного вечернего душа, смывающего усталость и чужие болячки, она не может спокойно поесть. Каждое слово Всеволода бьёт её. Она хочет сказать Всеволоду, что она не домработница. Хочет сказать, что он оскорбил её, обидел. Но не говорит ничего — он не услышит её.
Идёт в ванную, запирается там. Хочет принять душ, а домашнее платье забыла в комнате. Выйти из ванной, чтобы взять платье, невозможно. Катерина не знает, что сделать, стоит и смотрит на щедро текущую воду.
Проходит несколько лет.
Всеволод — уже не молоденький, солидный. У него — брюшко, несмотря на то, что ест он довольно умеренно и не злоупотребляет разносолами из Распределителя, доставшимися ему за его удивительные таланты. Но ведёт он себя точно так же, как и в начале их брака. Стоит ей задержаться, длинная лекция, упрёки, скандал. И снова она — в ванной. И снова-забыла домашнее платье, а выйти, чтобы взять его, не может.
— Мама, давай скорее, мы есть хотим! — доносится до неё Артёмкин голосок.
Катерина идёт на этот голосок, так и не приняв душа, зажигает газ, ставит сковороду, вынимает курицу из полиэтилена, моет её.
Всеволод не знает главного слова — «сострадание»! Как объяснить ему, что её нет без этого слова? Если взять и убить в ней сострадание, она будет не она.
За ужином тот же разговор. Теперь при детях.
— У тебя семья, муж, дети. Ты обязана сразу после работы, в положенные часы, идти домой, — строго и сухо говорит Всеволод.
— А если у больной кровотечение? — тихо спрашивает Катерина; — А если…
— Дай поесть спокойно без этих подробностей! — брезгливо обрывает её. И тут же меняет тон: — Твое дело — оставить назначение сестре. Именно для этого и существуют сёстры! Я специально узнавал, они выполняют назначение врачей, а врачи, как правило, работают до трёх-четырёх часов. Или я путаю что-то? — ехидно спрашивает Всеволод.
— Думаю, что путаешь. В клинике врачи есть круглые сутки. Но даже если я в этот день не дежурю, а моей тяжёлой больной стало плохо, я обязана провести операционное вмешательство. Сестра не может сделать операцию! Это моё дело, я — врач.
— В субботу тоже кровотечение? Каждую субботу — кровотечение? Назови мне врача, который без в надобности, без дежурства, запланированного графиком, по субботам является в клинику?
Катерина молчит. Воодушевлённый её молчанием, Всеволод возбуждённо продолжает:
— Ты сейчас не понимаешь, ты всю свою жизнь проработаешь, а не проживёшь. Подумай сама, не вернётся к тебе обратно ни час, ни день отпущенного тебе Богом времени на земле. Тебе кажется, если солнце на небе, оно так и будет светить, а оно сменяется дождём. И если ты упустила время солнца, то мгновение к тебе уже никогда не вернётся.
— Мне важнее помочь моим женщинам. Что мне делать с солнцем? Смотреть на него трудно, нежиться под ним целый день не хочется.
Первое время Катерина пыталась объяснять Всеволоду, что чувствует, о чём думает, волновалась, горячилась, нервничала, начинала рассказывать о характерах и судьбах своих женщин. Но очень скоро поняла: Всеволод не слушает её. И говорить начинает со своей прошлой точки, а не с конца её фразы.
— Получать удовольствие — единственный смысл существования, — возвышенным голосом, точно он со сцены выступает, говорит Всеволод. — У тебя есть я (так говорилось в начале их брака), у тебя есть я и сыновья (когда родились дети), которым ты должна обеспечить праздник в жизни, все свои силы ты должна отдавать мне и им, а не чужим людям. Твои дети могут получить удовольствие, благополучие, надёжный тыл только от тебя и от меня. Никому другому, кроме нас с тобой, они не нужны. Разве не так?
Катерина не отвечала. Что могла она ответить? Что дети сыты, обуты, одеты? Что не только в удовольствиях должна проходить жизнь, что радость и смысл её заключаются и в труде? Что воспитать детей барчуками, праздными тунеядцами легко, и очень трудно научить их работать, отвечать за других людей?