— Ты стала красавицей, — удивлённо говорит Катерина. — Совсем другая, чем раньше. У тебя ресницы, оказывается, больше сантиметра длиной. Я таких и не видела никогда.
Тамара облегчённо вздохнула:
— Ты поняла, да? Дело не во мне. Я врач и знаю: у меня сейчас всё нормально.
— Хочешь, я поговорю с Колей? — предложила Катерина.
Дождь бил по зонту, а они словно не замечали, что стоят посреди потопа — кругом потоки потерявшей узду воды.
Тамара низко опустила голову.
— Вот где корень: ребёнка хочу я, — сказала она. — Он теперь не хочет ребёнка. Когда я не могла, хотел, а сейчас не хочет.
— Это он тебе сказал?
— Он. После операции я долго об этом не заговаривала. А совсем недавно решилась и прямо в лоб попросила: пойди к врачу. Он очень удивился: «Зачем?» Я сказала, что хочу ребёнка.
— А он?
— А он ещё больше удивился, снова спрашивает: «Зачем?» Представляешь себе? Я его тогда и спроси: «Ты же знал, что я специально для этого делала операцию, чего же ты тогда разрешил её делать? Зачем?» — любимое его слово ему ввернула. А он говорит так удивлённо, совсем ребёнок: «Я боялся за твою жизнь. Я знал, что у тебя не всё в порядке».
— Ну а ты?
— Я снова в упор спрашиваю: «Зачем же ты говорил, что хочешь ребёнка?» Он и отвечает: «Я и хотел. Тогда. А сейчас передумал».
— Ну а ты?
— Что я? Я начала плакать. Говорю: ты меня бросишь, и в старости я останусь одна. Мне нужен ребёнок.
— Ну а он?
— Ну а он тут и говорит: «Мне нужно защитить кандидатскую и докторскую — раз, чтобы не я от тебя, а ты от меня зависела, чтобы я не мучился, что приношу тебе всего ничего. Во-вторых, уходить от тебя я не собираюсь. В-третьих, я понял: дети только старят и отягощают женщину. И, в-четвёртых, и, наверное, в главных, ты будешь занята ребёнком, а я окажусь ни при чём!»
— Да, он у тебя эгоист! — воскликнула Катерина.
— Погоди! Дело не так просто. Есть и зерно истины. «Сама подумай, — говорит он мне, — каким бы помощником я ни стал, основная тяжесть всё равно ляжет на тебя, так? Бессонные ночи, болезни ребёнка, капризы. И ты начнёшь стареть. Ты жить не будешь, ты будешь служить ребёнку. Сейчас я живу для тебя. Ты живёшь для меня. Мы с тобой делаем что хотим…» Тут я его и спрашиваю: «А если тебе понадобится ребёнок через пять-десять лет? И ты уйдёшь к другой потому, что я не смогу родить тебе?» Он мне так серьёзно, так строго и отвечает: «Никогда не понадобится. Если ты думаешь обо мне, не думай о ребёнке. А главное, он не нужен тебе», — отрезал он.
— Что же делать? — растерянно спросила Катерина. — Чем я могу помочь тебе?
— Не знаю. Пойдём в клинику, я есть хочу. Ты думай пока. Я знаю, ты придумаешь, ты обязательно что-нибудь придумаешь.
— Слушай, — Катерина снова остановилась, — а может, Коля прав и тебе совсем не нужен ребёнок? Ведь не каждому он нужен.
У Тамары передёрнулись губы.
— Ты бы хотела, чтобы твоей Катьки не было?
Катерина опять поймала себя на том, что она не та, какой была когда-то. Да, она позабыла о себе, она полна Тамариной бедой, но совсем не так, как раньше, она слушает Тамару: она спокойна, как бывает спокойна сытая, довольная кошка. Это не видно никому, кроме неё, но она ощущает: она раздулась от благополучия и удобств. Не почувствовала она Тамарину беду. «Ты бы хотела, чтобы твоей Катьки не было?»
Анатолий не просто служит ей. Он воинственно меняет её, чтобы она принадлежала только ему, чтобы она стала «жирной» и равнодушной. Он дальновиден: она постепенно научится жить только для себя, а значит, всё больше будет зависеть от него, от его забот.
Ощущения, которые она испытывала после разговора с Тамарой, были сложные.
Она — холодное равнодушное животное.
Любовь Анатолия — не благо для неё, способствует разрушению личности.
Анатолий, подаривший ей свою жизнь, — жертва.
Чтобы перестать быть животным, нужно служить Анатолию.
Она обрадовалась происходящей в её подсознании работе: ещё не умерла душа, значит, возможно выздоровление.
Но сейчас не о ней речь — о Тамаре.
Невольно возникла параллель между Анатолием и Николаем оба любят жён больше самих себя, только Анатолий Катюшку принял, как её, Катеринино, продолжение, а Николай не хочет вторжения в их отношения никого, даже родного ребёнка.
Домой они с Анатолием шли в тот день очень медленно. Дождь уже прошёл, в воздухе висла сырость, было промозгло, как всегда осенью.
— Толя, скажи, чего тебе хочется вкусненького, — спросила. — Я приготовлю.
Он пожимает плечами.