Главное чувство — стыд. Как это сказал Толя: «…не может знать, не ведает, что творится в душе находящегося рядом человека». Катерина прижалась щекой к его руке.
— Прости, — сказала тихо. И, словно прилила к ней энергия, сила, вскочила, раскинула руки.
Ярко-розовый цвет заката, запах моря, шорох волн, Толин растерянный взгляд…
— Может быть, пойдём в кино?
— Режим… — заикнулся было Анатолий, — Катюшке нужно спать, — он нерешительно улыбнулся. — Хотя это раз в жизни. Доченька, ты ведь скажешь, если захочешь спать? Я возьму тебя на руки, и ты будешь спать, хорошо?
— Ура! Мы идём в кино! Папа! Мама! Мы идем в кино! — Катюшка захлопала в ладоши, закружилась на месте.
Ночью Катерина не может уснуть.
— Толя, прости меня… Чисто, сытно мы живём, но почему ты видишь только меня? Почему не хочешь заметить других людей, полюбить их?
— Я не понимаю. Что с тобой? Ты сформулируй, чтобы я понял.
Спит Катюшка. Она спит неслышно, как Толя. Из парка слышен крик птицы, кликушеский, странный крик, от него тревожно на душе.
— Не могу объяснить, Толя. Мне кажется, это мещанская позиция — замыкаться в узком мирке своей семьи. Я боюсь, и меня втянет, я становлюсь непробиваемой. Перед отъездом ко мне пришла девушка. Совсем ещё девочка. У неё опухоль. А я с ней — равнодушно. Даже имени не запомнила. Так спокойнее. Машина, удобства… Я боюсь… Во мне было так много любви к людям, а сейчас от всего становится скучно.
— Ты обвиняешь меня… это я создал мещанскую среду? — Толя сел в кровати, зажёг свет. Был он сильно напуган.
— Прости, сама не знаю, что говорю. Я тебя ни в чём не обвиняю, просто мне не по себе. Давай спать. Извини.
— Чего же ты хочешь от меня, скажи! — тоскливо спросил Анатолий.
— Не знаю.
Москва встретила их дождём. Без просвета небо, серо-мутное, безысходное, нависло над городом.
Южный ночной разговор не забылся — Анатолий казался растерянным. Катерине было его жалко, но ничего поделать с собой она не могла.
После работы она не спешила домой. Анатолий возьмёт Катюшку с продлёнки. Спрятавшись под зонт от дождя и случайных взглядов, ходила по Москве. Лужи пузырились, что говорило о затяжном дожде.
Катерина не любила Садовую, Когда-то, говорят старики, здесь вдоль всей улицы жили деревья. До четвертого этажа поднимались они, притушивали грохот, на себя принимали пыль и копоть от транспорта. Срубили деревья, и рухнула даже зыбкая защита от несущегося, грохочущего и загазованного города. Не может Катерина представить себе, как сейчас живут люди на Садовой, как дышат. Но сама она не спешит свернуть в тихие переулки и в садики, зажатые домами; Дождь обмывает Садовую, к земле прибивает запахи и пыль. Единственный посланец природы в этой улице сейчас дождь. А машины несутся, несмотря на дождь, нескончаемым потоком, разбрызгивая лужи, окатывая пешеходов. Катерине нужны несущиеся машины и громадные дома, нужны усталые москвичи, спешащие с тяжёлыми сумками за детьми и поскорее домой. Она хочет почувствовать себя одной из многих, с помощью чужих людей хочет с корнем вырвать из себя свою исключительность, свою неповторимость, внедрённую в неё Толей. Она растворена в дожде и в газах, в усталости вечера, она расплющена машинами, она рассыпана в людях, в час пик очутившихся, как она, на улицах её города.
Ни с того ни с сего, в середине недели она взяла бюллетень. Захотелось остаться одной дома: она и — стены, скрывающие её от жизни. Может, в самом деле главная жизнь — в этих стенах?!
Долго лежала в тот день в постели. Лежать она не умела, а в то утро сил встать и начать жить не было.
Выстукивали стенные ходики время её пребывания на Земле. Как кончается каждый час и каждый день, кончится и жизнь. Она тоже станет прошлым, рассыплется в прах, и над ней когда-нибудь встанет дом, в котором кому-то будет или хорошо, или плода, в зависимости от того, правильно или неправильно распорядится она своей жизнью, оставит добрую или злую энергетику после себя.
Все-таки встала. В длинной ночной рубашке долго ходила по квартире, из комнаты в комнату, из угла в угол, непривычно было и это. Она не спешила идти под душ, одеваться, завтракать. Сегодня ей нужно переломить жизнь. Если она победит себя, она заставит себя полюбить Толю. Если не победит — уйдёт. Вот почему она взяла бюллетень. Или — или. Маленькое, а какое главное слово: «или»!
Подошла к Толиному столу, осторожно погладила, как любил делать он. Стол довольно блестел. Прежде всего, до чистки зубов и умывания, Толя стирал с него пыль и проглаживал суконкой, чтобы придать ему блеск. Стол прижился. Он стоял торжественный, гордый и избалованный, таинственно поблёскивая размытыми знаками, своей прошлой судьбой.