Фонарь за окном белый. То ли снег выпал, то ли свет у него такой. Катерина отворачивается к стене, чтобы Юрий не увидел её слез.
Она не нацеловалась, она не наобнималась. Юрий нежен, но он очень осторожен, он точно боится её. Нет, он боится забыться, боится полностью связаться с ней и остаётся сам по себе, отчуждённый и далёкий — так же недосягаем и не познан, как раньше. И не породнён с ней. Её охватывает жажда. Жажда его. Ей снова нужны его губы, его руки, его склонившееся к ней лицо с закрытыми глазами. Но она не смеет сама дотронуться до него, не смеет взять в свои ладони его лицо и смотреть, смотреть. Она не смеет сама поцеловать его. И лежит неподвижно, с пересохшим ртом.
— Катя! — говорит Юрий. Голос его глух.
Она перестаёт дышать, слушает, что он скажет дальше. А он снова молчит.
Почему он молчит? Почему не поговорит с ней? О чём он постоянно думает? Что волнует его? Как он относится к ней? Он ни разу не сказал «люблю», просто предложил ей выйти за него замуж. А она хочет, чтобы он рассказал ей подробно, как он к ней относится.
Он не даётся ей.
— Спокойной ночи, Катя, — говорит он. И всё. Больше он не говорит ничего.
Очень скоро за её спиной — ровное, спокойное дыхание.
Она тихо поворачивается на спину, чуть скашивает глаза к окну. Белый фонарь. Мёртвый свет.
У них есть три дня без работы. Полагаются по закону.
Катерина думала, хотя бы в первый день они долго не будут вставать и снова он поцелует её, обнимет. А он, проснувшись ни свет ни заря, принял душ, сделал зарядку и стал разбирать вещи. Книги расставил на полку, которую она ему выделила, разложил белье, повесил брюки, пиджаки, рубашки.
Спокойно, уверенно ходил он по дому, у неё замирало сердце от счастья — он ходит по её, по своему, по их дому, он здесь, с ней, навсегда. Это её муж, самый близкий, самый родной человек.
Ощущение прочности, основательности отношений возникло в ней с той минуты, как он сделал ей предложение. И сейчас это ощущение прочности утвердилось.
Она приготовила завтрак. Сырники и оладьи. Борька любит сырники и оладьи. Это их с Борькой праздничный завтрак. Борька делает из них бутерброд — на оладью кладёт сырник. Борька любит поговорить на тему «сырники-оладьи». «У сырников и оладий — общая основа, — вещает он, — мука и яйцо. Но ты только подумай, как различен их вкус! Творог — это явление непонятное, придаёт любому блюду пикантность».
Юрий ел сырники с оладьями молча. Ел медленно, аккуратно. Ей нравится, как он ест, и она не отрываясь смотрит на него.
— Катя, я хочу кое-что прояснить, чтобы ты знала, — неожиданно говорит он. Потом долго молчит, глядит на неё внимательно светло-зелёными строгими глазами, точно решая: сказать — не сказать. Говорит: — У меня сейчас много работы. С ребёнком мы подождём.
Больше он ничего не прибавляет.
— Расскажи мне про свою работу, мне интересно просит она. — Видимо, работа для тебя в жизни — главное. Я хочу понять, чем ты занимаешься.
Сказала, и вдруг до неё дошёл смысл его слов. Катерина очень удивилась. Какая связь? Почему ребёнок не может появиться? Пусть себе Юрий работает, она будет растить их ребёнка.
— Мне двадцать девять лет, — возразила она Юрию. — Два года для женщины большой срок, мне будет трудно рожать.
Он улыбнулся.
— Почему трудно? Тридцать с небольшим для современной женщины возраст нормальный. Ребенок — это основной смысл семьи, ради ребёнка люди женятся. К этому вопросу нужно подойти очень серьёзно, необходимо подвести базу. У меня на работе очень сложный период, я внутренне к ребёнку не готов. И потом, ты такая молодая…
— Какую базу? — удивилась она. — Квартира есть. Зарплаты у нас с тобой вполне нормальные. — Но почему-то голос её прозвучал неубедительно.
Она хотела перевести разговор, хотела спросить, понравились ли ему сырники, понравились ли оладьи, но ей стало неловко: он уже пил чай, словно никаких сырников и оладий не было.
Вечером Катерина зажгла торшер, включила музыку, забралась с книжкой на тахту. Но читать не могла, исподтишка то и дело смотрела на Юрия, он листал толстую тетрадь, всю сплошь исписанную странными крючочками, буквами и формулами.