— Может, их у него нету? — ворвалась в монолог сердитая Тамара.
Катерина не услышала Тамариного вопроса. Была она странно в себе сосредоточена, словно в себе искала ответы на свои недоумения и не находила, словно причина произошедших с ней изменений притаилась именно в ней.
— Мы живём полгода. А он так же таинствен, как в первый день. Я ничего о нём не знаю. Я совсем не сплю. Лежать рядом с ним, хотеть… и ничего. Знаешь, он категорически против детей.
— От него зависит? — грубо спросила Тамара. Катерина обречённо кивнула.
— Он же фактически не спит со мной!
— Всё ясно. Снимай платье, — резко приказала Тамара.
— Оно не понравилось тебе?
— Ты сегодня в театр не пойдёшь!
— Как не пойду? — от удивления Катерина села на лежачок. — Это невозможно, ты что? Он же будет ждать!
— Пусть ждёт. А ты скажи, что теперь от тебя самой всё будет зависеть. Когда захочешь, дети будут…
— Ты с ума сошла! Зачем же насильно? С человеком нужно обращаться осторожно. — Катерина замёрзла в комбинации, поспешно натянула свою рабочую одежду. — Если он не хочет…
— Насчёт осторожности с человеком помолчи. Не один человек, два! С тобой тоже нужно обращаться осторожно. Ты спасаешь женщин от бесплодия, для наших больных ребёнок-счастье, и мы все понимаем, что значит для женщины ребёнок, и вдруг — на тебе: не смей родить ребёнка! Зачем он тогда женился? Ради одной первой ночи близости?! По твоим глазам вижу, даже она тебя не удовлетворила, так?
Катерина глубоко вздохнула.
Она удивлялась Тамаре. Откуда Тамара всё про неё знает? Откуда в ней такая жестокость, такая уверенность, как надо поступать?
— Ты ему служишь, а мужику служить нельзя. Нужно жить и для другого, и для себя. Истина, открытая великими людьми до нас. Зачем тебе быть несчастной? Ты самая красивая в клинике, самая добрая. И прекрасный врач, стольким людям помогла! За что же тебе выпало страдать? К чёртовой бабушке! Я не разрешу…
Катерина забралась на лежачок с ногами, поджала ноги, они костюмом не закрывались, и Катерина укутала их новым красным платьем. С детской надеждой смотрела на Тамару. Малиновые сочные щёки у Тамары, злые глаза, пухлые, как у ребёнка, губы. В первый раз такие злые глаза.
— Значит, так. Другой я бы сказала сразу: беги от него, потому что не увидишь от него ничего другого, он такой от природы, и с этим сделать ничего нельзя. Но, учитывая то, что ты его любишь, попробуем! С этой минуты ты ему не служишь, праздников не устраиваешь. Пусть он задумается о том, что случилось. В театр ты не идёшь — это барьер между старой и новой жизнью. Он будет волноваться, будет тебе звонить, а тебя дома нет. Оставь записку: ночевать не приду. Мой Коля уехал к матери — мать заболела. Переночуешь у меня. Угожу тебя по-царски, на широкую тахту, сама посплю на диване. Выпьем с тобой, покейфуем.
— А Юрий?
— Что Юрий? Впервые за полгода Юрий задаст себе вопрос, почему это она не пошла со мной в театр? Почему это она не ночует дома? Может быть, я в этом виноват?
— Он не виноват. Он так много работает! Зачем же казнить его именно тогда, когда всё как раз сдвинулось с мёртвой точки? Он же пригласил меня в театр! Значит, решил изменить нашу жизнь. Если я не пойду, он бросит меня. Он разговаривать со мной перестанет.
— Он и так, насколько я поняла, не больно-то с тобой разговаривает.
— А дальше?
— А дальше… ты станешь приходить домой позже его. У него работа, и у тебя работа. Еды нет, чистых рубашек нет. Разве ты домработница? Домработнице хотя бы платят. Домработница хотя бы выходные имеет, отдыхает от своей тяжёлой жизни. А ты не видишь ничего… Я не слепая. Съел он тебя. Поняла? Домой идём вместе.
Тамара говорила громко. Катерина даже голову в плечи втянула — Тамарин голос причинял ей боль. Всю свою жизнь она была хозяйкой положения, могла увидеть себя со стороны, а в эти полгода не умела ничего, она превратилась в беспризорного, никому не нужного пса. Жалкие глаза, жалкие повадки побитой собаки.
Рассеянно обходила она в этот день палаты с больными. Обычно при виде больных она забывала про себя, сегодня Тамарин громкий голос растревожил «муравейник» её жизни, поползли муравьями в разные стороны бессонные ночи, молчание по воскресеньям, новое, не понравившееся Юрию платье, широкие Юрины плечи над столом до позднего вечера, умные разговоры Юрия с Борькой. Полугодовая жизнь, застывшая в ней напряжённой болью, разбавляющая боль тихими робкими слезами, рассыпалась.