Чья-то рука прикоснулась к ее руке, и голос маркизы ласково спросил:
— Отчего вы так бледны и так печальны? И зачем вы здесь, в этом укромном уголке и одна?
Сара улыбнулась.
— Это вы виноваты, Габриэль. Я была счастлива до вашего прихода. Ваша весенняя речь и взгляд Адриена… Впрочем вообще, тут виновато мое собственное идиотство. Вы все же сказали правду. Весна пробуждает нас, заставляет большинство людей встрепенуться, призывает их к жизни и внушает им чудные мечты о том, какой могла бы быть эта жизнь…
Она вдруг остановилась.
— В конце концов, — сказала она весело, — все это не более как причуды настроения.
— Да, но… — нерешительно начала маркиза, но в этот момент подошел ее муж, чтобы проститься.
Он спросил самым невинным образом и с улыбкой сострадания на своем смуглом, симпатичном лице:
— А как бедняга Коти, Сара? Не лучше ему?
Но в ту же минуту он понял, что сделал какой-то промах. Взглянув на свою жену, он заметил, что он переступил границу тайной области, существования которой не подозревал.
— Ему не хуже? — продолжал он спрашивать, тщетно стараясь загладить свою оплошность в глазах своей жены, взгляд которой выражал теперь сострадание.
Она ласково потянула его за рукав.
— Нам надо идти, Адриен.
Он тотчас же нагнулся над рукой Сары, которая, улыбаясь, ответила ему:
— Благодарю вас. Нет, Коти нисколько не лучше.
Маркиза обняла Сару и поцеловала ее.
— Вы будете обедать у нас четвертого? Вы ведь обещали!
— Непременно.
Они вышли, а Сара вернулась к своим остающимся гостям.
На лестнице маркиза остановилась и, повернувшись к мужу, проговорила сердито, сверкая своими голубыми глазами:
— Зачем всегда напоминать, всегда спрашивать об этом несчастном? И как раз в тот момент, когда Сара вспомнила прошлое! Почему я знаю это?.. Ну да, я знаю! И думать о прошлом ей легче, чем думать о будущем. А ты все настаиваешь на будущем своим допросом, стараясь подчеркнуть, что будущее должно быть…
Адриен открыл рот, чтобы оправдаться, но бурный поток речей его супруги не дал ему выговорить ни слова почти до самого их прихода домой.
— Как будто и так участь Сары недостаточно тяжела! — воскликнула она. — Хорош муж, который представляет ничто и в то же время уничтожает всякую радость жизни для своей жены! Ведь он именно таков, этот бедняга! Попробуй представить себе, что должен чувствовать тот, кто связан с подобным субъектом. Нет, ты этого не можешь! У тебя не хватает воображения для этого, иначе ты бы, конечно, не стал говорить подобным образом…
— Но ведь я только спросил, в каком положении бедняга, — с отчаянием оправдывался Адриен.
— Да, но спрашивать как раз в такую минуту…
— Но ведь я не знал, что это была «такая» минута, Габриэль.
— А разве ты не заметил моего взгляда?
— Я видел. Но я не мог знать, что он означает…
— Следовательно, мои взгляды, мои желания не имеют больше никакого значения для тебя?..
У Адриена вырвалось восклицание, однако, быстро подавленное им. Он нагнулся, посмотрел в лицо жены, пальцем приподнял ее упрямый подбородок и, слегка улыбаясь, поцеловал ее.
Маркиза тоже засмеялась, немного задыхаясь.
— Все равно, — прошептала она, — ты бы не хотел обладать таким мужем, как Коти Дезанж, не так ли?
Адриен не напрасно служил интересам своей страны в дипломатическом корпусе.
— Я не хотел бы обладать никем, кроме тебя, — сказал он решительно.
Доктор несколько поздно вошел в салон. Сара дружеским жестом приветствовала его и стала наливать ему чай.
Он уселся возле нее на низеньком диванчике и наблюдал за ней с особенным вниманием.
Доктор Лукан принадлежал к новой школе, обладающей смелостью и быстротой суждения. Если случай был интересен в научном отношении, то он готов был жертвовать своим покоем, своими личными удобствами, чтобы добиться благоприятного исхода. Но он относился снисходительно и даже любовно и к воображаемым болезням, однако брал за это такую мзду, которой мог впоследствии похвалиться.
Специальностью Лукана было изучение душевных болезней, и он достиг в этом отношении большой известности.
Он сам создал себя, и некоторая резкость обращения, которую он усвоил себе, была выражением, быть может бессознательным, того презрения, которое подчас бывает свойственно человеку, возвысившемуся собственными силами и ясно сознающему, что его противники, несмотря на все их социальные преимущества, стоят гораздо ниже его в умственном отношении, что отчасти уменьшило в его глазах значение его собственной победы.