Когда Сара прошла поворот дороги, то ей показалось, что к ней вернулась свобода. Маленький красный домик, точно зрелый плод, окрашенный солнечным сиянием, дремал в полдневный зной среди зелени на расстоянии одной мили. Дорога была совершенно пустынная, окаймленная по бокам пыльной травой, среди которой краснели маки. Все кругом было подернуто какой-то голубоватой дымкой, как это бывает в жаркие летние дни.
— О, насколько это лучше всякой горячей страсти! Как хорошо чувствовать, что живешь среди этого мира! — сказала себе Сара, глубоко вздохнув.
Казалось, что все эти простые вещи, делающие жизнь привлекательной, только одни имеют цену. Любовь, страсть потеряли в ее глазах значение, как лишенные радостной веселости и свежести и совершенно лишенные свободы.
Отчего она не может всегда чувствовать это? Отчего жизнь порой становится столь невыносимо скучной, неинтересной и тяжелой? Отчего любовь так тяготеет над нею? Ведь есть же другие интересы в жизни, ведь жизнь так широка, особенно если рассматривать ее в такой день, как этот, когда солнце так ярко блестит на цветах, точно на драгоценностях, и все кругом залито голубым радужным сиянием.
И она подумала в эту минуту, как, должно быть, хорошо быть совершенно бедным, совершенно простым, вынужденным работать, чтобы жить, быть довольным своей дневной работой и приходить домой усталым, чтобы отдохнуть, с сознанием, что труд кончен и что он был исполнен хорошо.
Ее собственная жизнь показалась ей такой бессодержательной, наполненной лишь изучением своих душевных движений, угнетающего самоанализа и слишком большого количества знаний. Не такова была участь современной женщины.
Сара пришла к маленькому домику, перед которым находился хорошенький садик, наполненный цветами, очаровательный, несмотря на слишком большую пестроту и яркость цветочных клумб и узкие, бесполезные дорожки, обложенные продолговатыми желтыми кирпичиками.
— О да, тут есть телефон; мадам, конечно, можно позвонить! — сказала хозяйка дома, смотревшая на Сару с явным любопытством и восхищением, без всякой примеси зависти. Она стояла у дверей, не спуская глаз с Сары, и слушала ее разговор по телефону. Сара была такой прелестной в ее глазах, в своем легком белом платье, белых башмачках с большими блестящими пряжками, в белых чулках, таких тонких, что сквозь них просвечивали на ногах синие жилки.
Запах фиалок и сандалового дерева наполнял комнатку, где находился телефон. Сара, кончив говорить, очень медленно пошла назад. Странная мысль пришла ей в голову, что ее возвращение означает возвращение в тюрьму. Здесь, на большой дороге, где единственными звуками были шорох травы и треск кузнечиков, она была свободна, но, вернувшись к Шарлю, ее свободе был конец. А между тем именно в эти последние часы она постигла всю прелесть свободы и ее понимание любви изменилось, вследствие чего и чувство Шарля стало казаться ей таким жалким, а ее собственный ответ на это еще более неудовлетворительным, чем это было на самом деле.
«Какую силу должна иметь любовь, чтобы можно было ей отдаться вполне, — думала Сара, — и какое страстное желание раствориться в душе другого? Какие жертвы можно было бы принести ради такой любви?..»
Голос Шарля несколько сердито позвал ее.
— Вы пробыли в отсутствии целую вечность! — говорил он. — Ведь такая жара трудно переносима, как вы думаете?.. Что за люди живут в этом доме? Может быть, они пустили бы нас к себе отдохнуть?
— Мы можем вернуться и спросить, — предложила Сара. — Она показалась мне очень доброй, приличной женщиной. Пока вы отдыхали бы там, она могла бы послать за завтраком для нас, и мы могли бы позавтракать в саду или где-либо в другом месте. Позади дома есть деревья.
Он согласился, и они пошли вместе по дороге к домику, и на этот раз Саре тоже показалось очень жарко.
К Шарлю вернулась его обычная любезность, когда он уселся в глубокое кресло, с бутылкой вина на столе перед собой.
— Сюзетта, вы жалеете меня, вместо того чтобы любить меня? — сказал он, глядя ей в лицо своими черными глазами. — Или вам это все равно, что я поранил себя?
— Я очень огорчена, — уверяла его Сара.
— Вы согласились бы взять мою руку, чтобы убедить меня в этом?