Гиз не внушал ему доверия с прошлого лета.
Безжалостный, окаменелый старый дьявол!
Колен проклинал тот день и час, когда он ввел Гиза в дом графини.
Это был опрометчивый шаг с его стороны, но разве он мог предвидеть, что Дезанж умрет так скоро? В жизни все или бесполезно, или несвоевременно!
Старый Гиз не захотел забыть прошлого. А ему следовало умерить свою неприязнь к Саре, когда она овдовела; она была завидной невестой для кого угодно.
«Воображаю, какую он еще выкинул там штуку, если так перепугался», — не без проницательности подумал Колен.
Ведь ненависть Гиза к этой женщине доходила до безумия.
Что касается Колена, то он-то уж, во всяком случае, не ненавидел Сару. Он чувствовал, что Сара обладает тем очарованием, которое сводит мужчин с ума и двигает их на пути подвигов и самоотверженных решений. Он не мог бы объяснить, в чем сущность этого очарования, и только знал, что мужчинам приходится дорого за него расплачиваться.
В данном случае расплатилась и сама женщина, и он не мог думать об этой расплате без содрогания и стыда.
Идеализм был чужд его натуре в такой же мере, в какой людоедство чуждо англичанам, но героизм Сары и ее самоотверженное молчание, не говоря уже о ее физических прелестях, пробудило в его душе еще никогда не испытанное чувство благородного умиления.
Он страдал за нее, и хотя страдания его были бесплодны, они все-таки имели благотворное влияние на его эгоистическую натуру и очистили его сердце.
Если бы, ради освобождения Сары, ему предстояло пострадать только материально, он пошел бы на это, несмотря на то, что очень любил деньги.
Он как-нибудь вывернулся бы потом, сократив свои расходы; он спасовал исключительно перед общественным мнением.
Но он был преисполнен по отношению к Саре самого нежного, самого глубокого уважения — редкое чувство для людей его типа, особенно когда дело касается женщины.
Теперь, размышляя обо всем этом, он в первый раз, после рокового утра в замке Дезанж, почувствовал душевную радость и покой; ведь он скоро будет наслаждаться зрелищем счастья двух единственных существ, которых он любил на этом свете.
Ему было приятно заранее представлять себе это счастье.
Наконец он уснул, измученный духотой и угольным дымом, предварительно попеняв на французское правительство за его скупость.
За утренним завтраком он опять вспомнил о Гизе, и в его душе опять шевельнулось какое-то смутное подозрение.
Этот старый дурак сказал ему, что Жюльен и не думает жениться. Странно, если только это соответствует истине. Но соответствует ли? — вот в чем вопрос. Но лгал Гиз или не лгал (что за отвратительное масло!), его испуг при известии об отъезде Колена в Тунис, во всяком случае, наводил на размышления.
Колен обсуждал этот вопрос со всех сторон, и это помогло ему примириться с плохим завтраком.
В Марселе ему удалось прилично пообедать, а буфет трансатлантического парохода оправдал все его ожидания.
После краткого отдыха в стенах «Сплендида» он облекся в легкий белый костюм (Колен не был щеголем, но все-таки заботился о своей наружности), приказал подать себе мотор и поехал к Жюльену.
Он не отдавал себе ясного отчета в том, что его ожидает, но смутно мечтал о встрече с Жюльеном и Сарой, о том, как Жюльен будет благодарить его, а Сара вспоминать его заботы и внимание.
Может быть, ему даже удастся поцеловать ее на правах папаши, роль которого заранее предопределена ему в этом союзе трех.
Потом он будет гулять и беседовать с Сарой.
Он понимал, что от него потребуется много исключительного такта в этих исключительных обстоятельствах, и был уверен, что окажется на высоте положения.
Он с удовольствием осматривался, не пропуская ни одной женщины, с покрывалом или без покрывала, и наслаждался видом снующей по улицам толпы, которая была так живописна в этой знойной и благоухающей атмосфере Востока, которая для европейцев типа Колена является синонимом распущенности и тайного, привлекательного порока.
Он без доклада проник к Жюльену и громко окликнул его по имени.
На улице было еще светло, но в вестибюле уже горело электричество.
Дом, в котором жил Жюльен, — большое здание в мавританском стиле, которое вполне отвечало вкусам и нуждам своего хозяина.
Колену понравились строгие, может быть, даже слишком строгие, линии его архитектуры. Он прошел через анфиладу комнат и остановился перед парчовой портьерой, которая тяжелыми, точно окаменелыми складками висела от потолка до пола.
Колен откинул ее движением рук и попятился.