Элоиза Джеймс
Жажда любви
Прелюдия
Ноябрь 1780 года
Поместье маркиза Уортона и Малмсбери
Далеко не всякая женщина ясно понимает, почему никто не хочет на ней жениться. Но и ясное осознание подобной проблемы – утешение, по правде говоря, весьма слабое. Однако в отношении леди Роберты Сент-Джайлз все было ясно как день – причиной всему полное отсутствие поклонников.
Карикатура в «Рамблерз мэгэзин» изображала леди Роберту со сгорбленной спиной и единственной сросшейся бровью, пересекавшей бугристый лоб. Отец, стоявший рядом с ней на коленях, молил прохожего найти ему достойного супруга для дочери.
Эта часть, к величайшему сожалению Роберты, не искажала истины. Отец действительно пал на колени посреди одной из улиц Бата. По мнению девушки, прозвище Безумный Маркиз, данное репортером отцу, также было довольно точным.
– Инбридинг, – изрек отец, когда она бросила перед ним журнал. – Они полагают, что на твою внешность повлияло огромное количество близкородственных браков. Интересно! В конце концов, ты, например, могла оказаться буйно-помешанной или…
– Но, папа, – почти заплакала девушка, – неужели ты не можешь заставить их напечатать опровержение? Я вовсе не урод и не горбата! Кто теперь захочет жениться на мне?
– Поверь, солнышко, ты воистину прелестна, – заверил отец, сведя брови. – Я напишу пеан[1] в честь твоей красоты и опубликую его в «Рамблерз». В нем я подробно объясню, почему был так расстроен, и снабжу его комментариями о похождениях прожженных развратников.
«Рамблерз мэгэзин» напечатал восемьсот восемнадцать строф, сочиненных маркизом и полных укоров в адрес некоего бесстыдного щеголя, ни с того ни с сего прилюдно поцеловавшего Роберту и даже не соизволившего извиниться. Но заодно в журнале еще раз напечатали оскорбительную карикатуру. Где-то под грудой возмущенных сетований маркиза, описывавших опасности гулянья по улицам Бата, было похоронено восторженное описание внешности Роберты, в котором она сравнивалась с ослепительными пышногрудыми грациями. Мало того, в стихах утверждалось, что она, единственная дочь маркиза «так же «элегантно-свободна, как и эти восхитительные создания».
Напрасно твердила Роберта, что термин «элегантно-свободна» мало что говорит широкой публике о состоянии ее спины и что слово «пышногрудые» прямо указывает на то, что изяществом фигуры она не отличается, то есть попросту толста.
– Ничего подобного! – безмятежно заявил маркиз. – Здесь ясно изложено все, что необходимо знать людям. Каждый, у кого есть мозги, сразу сообразит, что ты обладаешь очаровательно роскошной фигурой, точеными чертами лица и хорошим приданым, не говоря уже о том, что отойдет тебе по завещанию. Как видишь, я весьма остроумно намекнул на твое приданое.
Все, что видела Роберта, – строку, объявлявшую о том, что ее приданое – цветущее дерево персика.
– Это для рифмы, – пояснил отец, начиная сердиться. – К слову «приданое» трудно подобрать рифму, поэтому пришлось срифмовать его с персиковым деревом. В данном случае дерево – это, очевидно, синекдоха.
Роберта непонимающе уставилась на него.
– Это стилистический оборот, состоящий в употреблении целого в значении части, – нетерпеливо добавил он. – А целое – это поместье Уортонов и Малмсбери. Ты прекрасно знаешь, что у нас не менее одиннадцати персиковых деревьев. Конечно, поместье отойдет к племяннику, но сады не входят в майорат и поэтому останутся тебе.
Может, и нашелся какой-нибудь умник, понявший из стихотворения маркиза, что его дочь обладает не только одиннадцатью персиковыми деревьями, но и стройной фигурой. Но ни один из этих счастливцев не явился в Уилтшир, чтобы своими глазами увидеть все это. Следовало учитывать и тот факт, что оригинал карикатуры много месяцев стоял в витрине «Хамфриз принт шоп».
Но поскольку маркиз решительно отказывался предпринять еще одну поездку в тот город, где так несправедливо обошлись с его дочерью, Роберта Сент-Джайлз быстро обнаружила, что приближается семимильными шагами к самому неприятному этапу своей жизни, обозначенному как «стародевичество».
Прошло два года. И каждые несколько месяцев перед глазами Роберты проплывало ее будущее. Жизнь, потраченная на составление каталогов и переписку отцовских стихотворений, а также раскладывание по алфавиту отказов, полученных от различных издателей, для более позднего использования возможными биографами маркиза. Каждый раз она восставала. И каждый раз дело кончалось ничем: не помогали ни увещевания, ни мольбы, ни слезы, ни даже угрозы сжечь все стихотворения, какие только найдутся в доме. Только когда она схватила оду «Заварному крему, принесенному мне Мэри» и швырнула ее в огонь, до отца дошла вся серьезность ее намерений.
И только удерживая в своем владении единственный оставшийся экземпляр оды, она добилась разрешения посетить новогодний бал у леди Чомли.
– Нам придется остаться на ночь, – буркнул отец, неодобрительно выпятив нижнюю губу.
– Мы поедем вдвоем, – постановила Роберта. – Без миссис Гроуп.
– Без миссис Гроуп?! – возмутился отец и уже раскрыл рот, чтобы поднять крик, но…
– Папа, ты же хочешь, чтобы мне уделяли хоть какое-то внимание? Из-за миссис Гроуп я неизменно остаюсь в тени!
– Пфф!
– И мне понадобится новое платье.
– Превосходная мысль! Вчера я был в деревне, и один из детей миссис Партнелл бегал по площади, буквально посинев от холода. Думаю, ей твой заказ придется весьма кстати.
Роберта едва успела раскрыть рот, как отец повелительно поднял руку:
– Ты ведь не захочешь платья от другой модистки, дорогая? Или совершенно не думаешь о бедной миссис Партнелл и ее восьмерых ребятишках?
– Я думаю о перекошенных лифах миссис Партнелл! – отрезала Роберта.
Но ее отец мрачно нахмурился, ибо имел вполне определенное мнение о легкомысленной природе моды, а вместе с ним и твердое намерение всеми силами поддерживать жителей деревни, какими бы грубыми и неуклюжими ни оказывались изделия местных мастеров.
К несчастью, и новогодний бал не принес ничего нового. Ни одного поклонника…
Отец так и не согласился оставить дома миссис Гроуп.
– Это слишком ранит ее чувства, дорогая, – утверждал он, и поэтому Роберта провела вечер, наблюдая, как присутствующие перешептываются при виде откровенной потаскухи, неведомым образом затесавшейся в их общество. Никто не интересовался, действительно ли горбата дочь Безумного Маркиза, все слишком откровенно пялились на его шлюху. Хозяйка была возмущена дерзостью гостя, посмевшего привести на бал свою любовницу, и не стала тратить драгоценное время, представляя Роберту молодым людям.
Отец танцевал с миссис Гроуп. Роберта терпеливо сидела у стены. Прическа миссис Гроуп была украшена лентами, перьями, цветами, драгоценностями и птичкой из папье-маше. Поэтому Роберте было легко различить парочку в толпе и притвориться, будто она знать не знает своего родителя. Стоило пышному плюмажу устремиться туда, где сидела девушка, та поспешно ускользала и принималась бродить по залу. И столько раз навестила дамскую комнату, что окружающие скорее всего вообразили, будто у нее в дополнение к невидимому горбу еще и некое недомогание по женской части.
Наконец часов в одиннадцать некий джентльмен пригласил ее танцевать. Он оказался викарием леди Чомли и немедленно разразился путаной лекцией на тему откровенных потаскух. Кажется, он даже сравнивал миссис Гроуп с Марией Магдалиной, но поскольку, следуя правилам танца, они постоянно разлучались, до Роберты попросту не успевал доходить смысл очередного предложения.
К несчастью, они лицом к лицу столкнулись с маркизом и миссис Гроуп именно в тот момент, когда священник излагал свое мнение о шлюхах.