– Сиди, я сейчас, – сказала она, выскальзывая из его рук. От нее остался тончайший шелестящий звук в воздухе, и он откинулся на кровати в изнеможении, думая о счастье, которое не может, наверное, долго продолжаться. Оно мгновенно, быстротечно.
Она вернулась с загадочной улыбкой, присела на кровать, задумалась, обняв ноги руками.
– Что? – спросил он.
– Ничего, – отвечала она. – Мне стало грустно, милый. Я думаю…
– Иди сюда, – он протянул к ней руки. – Не думай. Если хочешь, я уйду.
– Я подумала, ты сам собираешься уходить. Хочешь, я тебе принесу кофе или воды?
– Нет, – отвечал он, привлекая ее к себе и нежно целуя в плечо. – Не беспокойся, все хорошо. Я никогда не думал, что буду лежать с тобой в одной постели.
Ее тело словно излучало энергию, придавая ему сил, и он принялся снова неистово целовать ее всю ее от пальчиков на ногах до кончиков волос. Она в изнеможении откинулась на кровать, отвечая на поцелуи, и на лице вновь появилась таинственная полуулыбка.
– Господи, за что мне такое? – шептала она, гладя его. – Господи, что ж я тебя раньше не встретила!
– Милая моя, я тебя не просто люблю. Я тебе служу, и я твой раб до конца дней.
– Мне все-таки обидно, что я старше тебя. Это несправедливо, ведь я всю жизнь ждала тебя.
– Ты сама говорила, что любовь возраста не имеет. Знаешь, мне всегда казалось, что любовь может быть только в романах, как в «Анне Карениной», а в нашей обыденной жизни она давно выродилась. Я думал, что любовь рождается среди роскоши и безделья, как говорил мой отец, а в нашей жизни какая там роскошь, когда надо картошку копать.
Она скользнула с постели и отправилась в ванную. Волгин довольно долго лежал, потом встал и на цыпочках пошел за ней. Она стояла под струей воды. Сквозь пелену воды ее нагота светилась первозданным светом. «Афродина, рожденная из морской пены», – подумал Волгин и вошел в ванную.
– Я тебя ждала, знала, что придешь, – услышал он ее голос. Она отдернула штору и он увидел ее всю. Он дотронулся до ее бедра, блестящего от влаги живота, белоснежной груди. Подхватив на руки, он отнес ее мокрую в спальню, и они снова принадлежали друг другу.
– Что будем делать? – спросила она. – Спать я не могу. Я уже поставила кофе, сварим сосисок и поедим, запьем вином. Я нравлюсь тебе?
– Очень?
– А что по-твоему красота – форма тела?
– Красота – душа тела, – проговорил серьезно он.
– Как ты сказал! – воскликнула она. – Я много об этом думала, только не могла выразить. Как же здорово, что мы встретились!
VIII
Отсутствие студента первого курса Волгина на лекциях и доцента Самсоновой на семинаре по литературе девятнадцатого века на втором курсе было никем не замечено за исключением Козобкиной. В этот день по распоряжению ректора проводилась проверка посещаемости студентами первых курсов. Деканат филфака выбрал для этой цели лаборанта Козобкину.
Против фамилии Волгин был поставлен прочерк.
Как только Татьяна вернулась к себе на кафедру, ей позвонили из деканата и спросили новый домашний телефон профессора Пшеницыной. Секретарша деканата объяснила, что доцент Самсонова, скорее всего, заболела и Пшеницына обязана найти ей замену. В маленькой головке Козобкиной созрел коварный план. Первым делом она позвонила профессору Пшеницыной и сообщила, что проведена проверка посещаемости первого курса филологического факультета и выявлена «непосещаемость», и первым назвала Волгина.
– Я всегда была сторонником того, что ребята, особенно старшие, те, что из армии, посещают лучше занятия. Вот только Волгин, кто такой?
– В армии не служил, после школы.
– Вот-вот, милочка, ну не права ли я? – отвечала Пшеницына низким хриплым голосом.
– Не все так считают, – отвечала бойкая лаборантка.
– А кто, например?
– Доцент Самсонова, например.
– Мне ничего не хочется говорить на сей счет, у каждого свое мнение, – уклонившись от дальнейших объяснений, отрезала Пшеницына с некоторой досадой при упоминании Самсоновой, которую недолюбливала за хороший цвет лица и отлично поставленный голос. Она считала, что каждый настоящий ученый должен иметь бледный изможденный вид от непосильной работы в библиотеках и хриплый голос – от напряжения при чтении лекций. «Волгин притащил этого идиота из МИФИ, дурака набитого, а теперь думает, что его амуры и всякие шуры-муры пройдут незаметно для глаз общественности. Ну, уж дудочки! Ходит здесь эта строгая, такая нравственная, а как увидела парня ничего, так сразу – хап, стерва, и в постель! Ну, уж попляшете, сволочи!» Козобкина отпечатала на машинке анонимное письмецо, в котором сообщала, что некая доцент Самсонова, замужняя, партийная, много лет работавшая на ниве просвещения, теперь безнравственно гуляет со студентом первого курса, Волгиным, бесконтрольно живущим в общежитии.
Доцент Самсонова появилась на кафедре только на следующий день, и Козобкина отметила ее бледность. Весь день Самсонова ходила задумчивая. Она не замечала повышенного внимания со стороны Козобкиной. Та более обычного суетилась, старалась даже, как бы чувствуя себя виноватой, услужить ей, предложила стаканчик чая, от которого Самсонова отказалась, сославшись на головную боль. Самсонова уже дважды звонила по телефону, оставленному ей мужем. С той стороны провода ровный голос дежурного коротко отвечал: «Кто говорит? Ваш телефон? Узнаю по голосу. Свинцов Николай Петрович жив, здоров, шлет привет. Находится в служебной командировке. Сообщит дополнительно». Ей хотелось поскорее поговорить с мужем о разводе. Она надеялась убедить его разойтись спокойно, без нервов.
Свинцов Николай Петрович был высоким, крупным человеком с сильными длинными руками. Его бледное широкое лицо с небольшими настороженными карими глазками всегда имело выражение суровое и озабоченное. Характер он имел, как ни странно для полковника государственной безопасности, выполнявшего секретные задания, скрытно-взвинченный, истеричный. Он был не сдержанным, а скорее скрытным до трусости. При последнем разговоре с женой он слушал ее, затем взял и в туалете, закрыв предварительно дверь, со всего маха хлопнул об пол большую хрустальную вазу, которую подарили им на свадьбу его сослуживцы. Ваза разлетелась вдребезги, а он постоял минуты две, затем собрал осколки веничком в совок и выбросил не в мусоропровод, который находился на кухне, а открыв окно, высыпал их на улицу. Получилось, он разбил вазу для того лишь, чтобы услышать звон разбиваемой посуды.
– Для чего ты это сделал? – спросила жена.
– К чертовой матери! – отвечал он, обведя глазами комнату. Этого взгляда маленьких с темными зрачками глаз Самсонова боялась. Она заметила за собой этот страх и то, что ни разу в жизни не заглядывала в глаза мужа. Она просто не хотела в них заглядывать: ей это было неинтересно.
Николай Петрович Свинцов, будучи типичным представителем своего времени, жил для будущего. Настоящая жизнь не имела значения. Будущее оправдывало многие поступки. И если даже он получал наслаждение при игре в казино в Париже, завсегдатаем которых был, то оправдывал и это: «Не для себя – для будущего». Выросший в подмосковном городе Загорске в семье простого рабочего, он гордился своей работой, которую ему доверила страна, своей женой, положением в обществе и на работе. Даже отношения с Франсуазой в Париже, с которой он жил, сводились к тому, что ему необходимо укреплять тело для будущего. Познакомившись случайно с Самсоновой и выведав, что она дочь заместителя министра, он понял, что ему представился случай совершить большой прыжок в будущее. В первые годы он потакал своей жене во всем, требуя взамен лишь обещание верности и ласки. Но через год она заметила повехностность его натуры. Она определила, что это происходит от полнейшей его атрофии к прекрасному, гармонии. Шекспир – всего лишь англичанин, написавший пьесу, а Рафаэль – художник, написавший красивую девку красками. Он приносил вырезки из «Огонька» и развешивал, приклеив к стенке, на кухне. Она бы, пожалуй, смирилась со всем, если бы появились дети. Вскоре она поняла, детей от Свинцова не будет: анализы это подтвердили. Смирившись с этим фактом, она решила посвятить себя науке.