С е р м у а з (вышел из себя). Вы! — развратники, голодранцы, умники, говоруны, гордецы, грамотеи!.. От вас все беды, все пороки, все пакости в этом городе!.. Днем вы задираете нос, богохульствуете и кичитесь своей ученостью, ночью распеваете похабные песни, бьете стекла, срываете вывески, пристаете к почтенным дамам, бесчестите девиц, лапаете в потемках наших служанок… Вы! — накипь, пена, подонки Парижа! Чего вам надо?!
В и й о н. Чего? — я тебе скажу, тонзура без головы! Мы молоды, и этот университет — наш! Этот город, эта жизнь! Мы и есть — Париж, а не вы, поперхнувшиеся собственным самодовольством! Мы плюем на ваш порядок, вашу сытость! вашу тупость! На ваших мужчин, от которых родятся худосочные заморыши! На ваших женщин, с которыми мы спим не ради удовольствия, а лишь для того, чтобы улучшить вашу породу!.. Наше время пришло! Наше время стучится в городские ворота! А этот камень мы поставим на вашей могиле, вот зачем он нам нужен!
Одобрительные крики в толпе.
С е р м у а з (перекрывая шум). Мы вас скрутим в бараний рог! Мы еще пустим вам кровь — вы забыли, как это бывало прежде?! Я узнал тебя, Франсуа Вийон, я узнал твою подлую, наглую рожу, я ее помню еще с той поры, как тебя высекли публично по голому заду! И все, что ты тут наплел, — ложь, обман, подвох, ты — чертов брехун, ты все истины выворачиваешь наизнанку!
В и й о н (в восторге). Ты прав, брюхатик! — все ваши истины — наизнанку! Все ваши мертвые, липкие, трусливые истины! Наизнанку их!
С е р м у а з (кричит). Босяки, святотатцы, мятежники, ничтожества желторотые! — мы вам вправим мозги! Мы вам еще всыпем пониже спины! Мы еще покажем вам, кто хозяин в Париже!
Галдящая, орущая, приплясывающая толпа вытесняет его и стражников с площади.
В и й о н (спрыгнул с камня, подошел к друзьям). Ну, славно я ему вмазал?!
Т а б а р и. Да уж язык у тебя подвешен, что ни говори!..
К о л л е н (с веселой угрозой). Погоди! — скоро заговорят языки колоколов на колокольнях! Скоро мы еще не так возьмем за горло этот проклятый город! Все впереди! — мы пройдемся по нему вдоль и поперек, он еще обмарает портки от ужаса — дай срок!
В и й о н (не понял). Кто это — мы?
К о л л е н (твердо). Мы… — «Раковина».
М о н т и н ь и. Оставь его в покое, Коллен, ему незачем в это лезть. Не путай его в наши дела.
Т а б а р и. А чем он хуже других? — он парень что надо.
В и й о н (уязвлен). Я — с вами!
К о л л е н (неопределенно). Там видно будет. (Направился в толпу.)
Т а б а р и (идет за ним). Только чур — навар пополам! (Ушел вслед.)
М о н т и н ь и. Зря ты лезешь в эту кашу, Франсуа…
В и й о н (обиделся). Но ты-то — в этой вашей «Раковине»?! Тебе можно, мне нельзя?!
М о н т и н ь и. Я — отпетая душа, из университета выперли, из дому ушел… Ты — другое дело, ты уже лиценциат, ты мог бы изучать право, или медицину, или теологию, мог бы стать со временем священником, адвокатом, профессором, нотариусом… А вместо этого от тебя теперь разит дешевой политикой, дешевым вином и дешевыми девками… и все твое будущее под угрозой!
В и й о н (отмахнулся). Будущее!.. — оно так быстро становится прошлым…
М о н т и н ь и. Так ведь у тебя дар божий!..
В и й о н (возмутился). Ренье! — мне надоело! Все мне твердят одно — ты, мама, дядя: у тебя талант, не зарывай его в землю, не растрачивай себя черт те на что!.. Как будто этот самый дар божий — тяжкий крест, который я приговорен таскать всю жизнь на своем горбу… Оставьте меня в покое! — я хочу жить как все, весело, во все тяжкие!..
М о н т и н ь и. Ты не такой, как мы, Франсуа, не такой, как все, то-то и оно.
В и й о н (задумался). То-то и оно… Во мне будто живут два чужих человека, два брата-врага… Один — веселый, беззаботный школяр, забулдыга и бабник, которому все нипочем, море по колено… Другой приходит ко мне по ночам, и не велит спать, и бередит душу, печальный и тихий. Мир плохо устроен, шепчет он мне в темноте, и люди бедны радостью, они не знают, где правда, где ложь, и Париж задыхается от собственного смрада… Утешь их, твердит он мне, рассмеши, научи их петь, когда им весело, и плакать, когда горько… отвори им совесть, как лекарь отворяет кровь…
М о н т и н ь и. Что же ты ввязываешься тогда в политику? В эту ребячью школярскую войну с Парижем? — что тебе в ней? Тебе, поэту?
В и й о н. А то, что в этом городе нет места стихам! Нет места жалости и любви!.. — значит, его надо сровнять с землей и перепахать железом! Предать огню и потоку!