М о н т и н ь и (усмехнулся). Жалость — на пепелище? Стихи — на крови?..
В и й о н. Иногда мною овладевает такая кровожадная, разнузданная справедливость, такое слепое сладострастие человеколюбия, что мне самому становится страшно… и я перестаю отличать возмездие от мести и сострадание от безнаказанности… и тогда я ищу убежища в стихах.
М о н т и н ь и. Забудь о них, если хочешь заниматься политикой. Она в них не нуждается. Как, впрочем, и в сострадании.
В и й о н. А стихи?.. — ты убежден, что стихи кому-нибудь нужны? Что они могут что-нибудь изменить в этом мире?! — я ведь знаю вкус и этих сомнений, Ренье!..
М о н т и н ь и (обнял его). А что тебе до мира? До этих людишек? Посмотри на них — жалких, тщеславных, сытых своим голодом! До тебя ли им?! — ты их не переиначишь, не сделаешь ни добрее, ни достойнее…
В и й о н. Что же ты твердишь мне о моем даре? О божьем даре, до которого никому нет дела?!
М о н т и н ь и. Это твой искус, Франсуа, твой сладостный тяжкий крест. Неси его в одиночестве, так уж тебе написано на роду. А жажду справедливости… жажду заливают вином, Франсуа. Или сдабривают расхожей любовью. (О девицах, сидящих стайкой на «Чертовом камне».) Вон их сколько, бери любую на выбор. Сегодня они дешевле обычного — они тоже приобщились к политике. Толстуха Марго, Жаннетон, Бланш, Перетта, — они готовы на все… во имя свободомыслия!
Среди девиц — неслышно, неназойливо — появилась Д е в у ш к а, к о т о р о й н и к о г д а н е б ы л о, улыбаясь Вийону открыто и нежно. Он заметил ее, незнакомую.
В и й о н (о ней). Слушай, вон там, рядом с Толстухой, — девушка с ромашкой в руке, простоволосая… кто она?
М о н т и н ь и. Должно быть, новенькая.
В и й о н (Девушке, которой никогда не было). Ты кто? Как тебя зовут?.. (Девицам — о ней). Откуда она взялась?
Т о л с т у х а М а р г о. А кто ее знает? — они ведь, что ни день, толпами приходят в Париж искать счастья, дурочки деревенские.
Ж а н н е т о н. Всех не упомнишь — нас в столице не меньше трех тысяч наберется, веселых девиц.
Б л а н ш. Ну, своих-то мы носом чуем, настоящих-то!
П е р е т т а. Кто ни есть, откуда ни взялась, — дорожка одна! Ты думаешь, мы по-другому начинали?!
В и й о н (Девушке, которой никогда не было). Слушай! — ты что все смотришь в мою сторону и молчишь? Подойди, не бойся!
Она, все так же улыбаясь, подошла к нему.
Ты кто?.. — да не бойся, отвечай! Ты — из них, из наших неверных подружек?..
Она молчит, не спуская с него спокойного, нежного взгляда.
Если ты пришла сюда торговать любовью, то у меня как раз есть несколько су в кармане, это со мной не часто бывает, тебе повезло. Да я никогда за это и не плачу, ты будешь первая. Или это я у тебя первый? — ты совсем еще маленькая… Ты на кого-то похожа, на кого?.. (Усмехнулся.) Разве что на ту, которую я всякий раз вижу, когда закрываю глаза, кого бы я при этом ни целовал… Я ведь сплю со многими, а люблю одну… правда, я ее еще не встретил, но ты похожа на нее… (Внезапно.) Нет, была одна… есть одна… она сама меня позвала, и я любил ее всю ночь… долгую, душную ночь до самого дня… но утром она посмеялась надо мной и прогнала… и даже пожаловалась на меня в полицию, когда я стал добиваться ее снова. Ты похожа и на нее… на ту, которую я в ней искал и нашел… а она изменила и посмеялась надо мной… Это очень больно, понимаешь? — но я не могу ее забыть…
Она ему улыбалась.
Что ты все молчишь? Или ты не веришь мне?! — не бойся, мне ничего от тебя не надо!..
На площадь, в сопровождении того же Ф и л и п п а С е р м у а з а, вышла — красивая, нарядная и надменная — К а т е р и н а д е В о с с е л ь.
(Увидев ее, Вийон изменился в лице.) Она… Вот от нее мне кое-что надо… Ей мне есть что сказать…
С е р м у а з (Катерине). Я говорил вам, Катерина, не надо было идти этой площадью, — вы только поглядите на этих разбойников!
К а т е р и н а. А мне нравится — тут, по крайней мере, весело и людно…
Вийон быстро пошел ей навстречу.
В и й о н (с дерзкой почтительностью). Мадам! — вы, прекраснейшая и безупречнейшая дама Парижа, — здесь, среди нас, недостойных даже слышать стук ваших каблучков?!