П е р е т т а. Где только у них сердце, у кавалеров, где у них душа?!
Б л а н ш. Ну, где у мужчины душа — дело известное…
Т о л с т у х а М а р г о (прислуживая гостям). А зачем она вам, его душа? Что вам-то в ней?! Не путайте тело с душой, девочки, постель с любовью. Поверьте моему опыту — от постели одно удовольствие, от любви — одна горечь, одна оскомина…
Т а б а р и (вскочил на ноги в пьяном гневе). Плевал я на все! Мне — чтобы честно, поровну, по-благородному, как договорились!.. Плевал я на ваши дерьмовые деньги! — вы еще пожалеете, вы еще у меня попляшете, поваляетесь у меня в ногах!..
К о л л е н (грозно). Уж не угрожаешь ли ты мне, братец Ги?..
М о н т и н ь и. Да он пьян в стельку!
М а л е н ь к и й Ж а н. Может, укоротить его? — у маленького Жана рука на это скорая.
Т а б а р и. Я обиду не забываю, я памятливый! Око за око!.. (Валится на пол.)
Т о л с т у х а М а р г о (подхватывая его). Пойдем, теленочек… на свежий воздух, отдышишься, облегчишься в свое удовольствие… (Под общий хохот уводит его за дверь.)
К о л л е н (встает с кружкой в руке). Пей, народ Парижа! — Коллен де Кайе угощает! Сегодня ему удача улыбнулась! Пофартило ему сегодня, в ночь под рождество! А рождество у нас нынче двойное — нынче ночью родился у нас новый дружок! Нашего полку прибыло! Встань, Франсуа Вийон, пусть все тебя видят, какой ты есть теперь! Вот он, веселый и румяный, как рождественский гусь! Выпьем за него и порадуемся! Рождество сегодня!..
Всеобщее разудалое, разухабистое веселье.
(Вийону.) Вот эта жизнь — по мне! Такая мне по сердцу!.. Пей, пей, Франсуа, в честь своего рождества!.. И не поленись, потрафь честному народу, потешь его песней, стишками… и — веселыми, забористыми, а не хилыми виршами, от которых хоть вой на луну!..
В и й о н (усмехнулся). Погромче голос да попроще рифма — дым коромыслом, море по колено, — и всем понятно, всем весело… я и это могу, Коллен, и такое у меня есть про запас, на любой вкус…
К о л л е н. Потрафь им, они тебе и поднесут кружку.
В и й о н (очень серьезно). За кружку вина, за кусок позавчерашней свинины, за ночлег на сеновале вместе с курами, за сомнительную славу трактирного жонглера — я всем угождай под пьяную икоту пропойц?! А душа, Коллен, душа?!
К о л л е н. Какая еще душа?..
В и й о н. Моя, Коллен. Моя живая душа. Ей слезы нужны в уплату за смех. Ей стихи — разговор с богом в тот ночной час, когда не идет сон и бодрствует совесть. Есть разудалые стихи для всех, и есть тихие стихи для каждого… За первые платят и кормят, за вторые жгут на кострах. Но и те и другие живут во мне, и те и другие — как тело и душа…
К нему, улыбаясь, подошла Д е в у ш к а, к о т о р о й н и к о г д а н е б ы л о.
(Коллену.) Ты — мое тело, Коллен, мое неотступно голодное и похотливое тело, которому я плачу вечную дань. А она… (обнял Девушку), а ей нужна моя душа…
К о л л е н (удивился). Трактирной судомойке? Девке, которую каждый, кому не лень, тискает в сенях?!
С улицы вбегает встревоженная Т о л с т у х а М а р г о.
Т о л с т у х а М а р г о (кричит с порога). Табари сболтнул! Донес Табари!
К о л л е н (вскочил на ноги). Про что сболтнул? — ты что мелешь, шлюха?!
Т о л с т у х а М а р г о. Во-первых, я давно уже не шлюха, а содержательница уважаемого заведения, зарегистрированного в полиции, заруби это себе на носу, Коллен! А что шлюхой была — не спорю, так ведь первой шлюхой на весь Париж, хоть кого спроси!
К о л л е н. Ну?! — говори!
Т о л с т у х а М а р г о. Его сейчас у самых дверей городские стражники из его же блевотины выудили. Он на ногах не держится, а орет им: «Я Ги Табари, знаменитый Ги Табари, который сегодня в ночь обчистил с дружками сундук Наваррского коллежа! Вот он кто я!..»
К о л л е н (властно). Какие дружки? Какой сундук?! — ничего не было, ничего не знаем, ничего не слыхали, поняла, Толстуха?! Рождество празднуем, рождественского гуся едим! Все слышали?! Я — Коллен де Кайе, вы меня знаете!
В и й о н (в страхе). Смываться надо! Крышка! Смываться, пока не поздно!
М о н т и н ь и. Только нас и видели! Ищи-свищи!
Т о л с т у х а М а р г о. Бегите, мальчики! — они по следу сюда придут. Они унюхают! А там и за мясником дело не станет, за виноделом с удавкой!