Когда Валентина оплатила покупки, Тайс взял ее за локоть и отвел к машине. Он открыл ей дверцу, но перед тем, как сесть, она дотронулась до его плеча и сказала смущенным голосом:
— Спасибо, Уокер, что привезли меня сюда. Я наверняка докучаю вам, но я… действительно благодарна вам за компанию.
Он знал, что она именно это и имела в виду. Ее слова были искренними.
Легкая улыбка тронула ее губы — гладкие, пухлые, естественного розового цвета. Ему захотелось узнать, какие они на вкус. Он смутно вспомнил голубые глаза на ее фотографиях. Внезапно ему захотелось самому увидеть глаза, которые она скрывала и от него.
Почему, черт побери, она должна быть ему благодарна? Он считал, что это его работа — везти ее туда, куда она хотела, и присматривать за ней. Ей не следует беспокоиться, нравится это ему или нет, ей не надо быть «благодарной за компанию». Она не должна быть такой уязвимой.
Неожиданно ему захотелось заставить ее солгать чтобы убедиться, что она может солгать, — и он спросил, запуская мотор:
— Так какие стихи вы пишете, мисс Джонс?
Она взглянула на него, явно захваченная врасплох.
— Какие? Ну, такие, с рифмами. — Через минуту, отважившись, она добавила: — А иногда и без них. А… вы любите поэзию?
— Честно говоря, нет. Но я ничего не имею против того, чтобы остановиться у книжного магазина, купить одну из ваших книг и получить автограф.
Она была в явном замешательстве.
— Нет, нет, у нас мало времени. Мне надо как можно скорее устроиться в отеле.
— Тогда прочтите мне ваши стихи.
Она открыла рот, но не смогла сказать ни слова.
Он сощурил глаза и увидел, как она смущена. Лгать она не умела. Он не смог удержаться и послал еще одну стрелу:
— Ну хоть несколько строчек из какой-нибудь вашей поэмы!
Клер отметила неприятное выражение на его лице и почувствовала, что он ее проверяет. Он не имеет права проверять ее! Он только телохранитель. Ей не нужно его одобрение. Ей нужно просто приказать ему оставить ее в покое.
Но она не хотела портить себе настроение в первый день свободы. И хотя никто в мире не знал этого, Клер когда-то нацарапала несколько строк, которые можно было выдать за стихи. Это произошло во время самого тяжелого приступа тоски.
— Ну хорошо, — сдалась она, — но только несколько строчек.
Его суровое выражение сменилось удивлением.
Она и сама была удивлена. Валентина Ричмонд никогда не поделилась бы этим ни с одной живой душой. Эти строки могли найти путь в бульварную прессу и превратить ее в посмешище. Но Клер Джонс не приходилось заботиться о таких вещах. Глубоко вздохнув, она объявила:
— Я назвала это «Тоска».
— А, — сказал он. — Стихи о любви.
Ее лицо осветилось шаловливой ухмылкой.
— Как вы догадались?
Мне хочется не прозябать, а жить.
Она сделала паузу, и Тайс кивнул, чтобы поддержать ее. Она продолжила:
Не получать подарки, а дарить.
И не шептать в тиши, а в голос весь кричать.
Не «пекло» говорить, но «ад» сказать.
Ее голос возвысился, и она поняла, что декламирует с чувством, подчеркивая ритм взмахом кулачка.
В борьбе, не в споре истину искать.
И не держаться — крепче крепкого сжимать.
Не центом — долларом хочу я наслаждаться.
И не объятья мне нужны, мне нужно…
Она сделала паузу, все еще держа кулак в воздухе, и, встретившись с Уокером взглядом, с улыбкой закончила:
…целоваться.
Повисла тишина. Она опустила руку.
Ее зрительный зал, в котором был только один мужчина, не взорвался овацией. Не издал ни звука. Уокер смотрел на дорогу, поигрывая желваками на лице. Наконец он изогнул бровь.
— За это вам дали премию?
— Нет, этот шедевр я берегу для следующей книги.
Тут он рассмеялся, и его отрывистый, удивленный смех перевернул ее сердце.
— Хотите услышать еще раз? — поддразнила она.
— Нет, одного раза вполне достаточно. Каждое слово навеки впечатано в мою память.
— Хорошо. Тогда вы сможете прочитать его вместе со мной.
— Как-нибудь в другой раз. Давайте лучше послушаем рок-н-ролл. По-настоящему громко. При открытых окнах.
Почувствовав себя невероятно счастливой, она включила радио и опустила стекла.
— Я знаю, это дурные стихи, Уокер, — крикнула она, перекрывая рев ветра. — Но я хочу быть дурной. Я была хорошей страшно долго. Чертовски долго, — поправилась она с самодовольной улыбкой.
Он немного поколебался, но затем спросил:
— Что для вас значит «быть дурной»?
— Непослушной, озорной. Вести себя как попало.
От такого признания Тайс почувствовал себя неловко. Она упивалась свободой. Раскинув руки, как бы в полете, Валентина вдохновенно продолжила:
— Я буду наверстывать упущенное.
Он не ответил.
— Я могу пойти ночью в бар и танцевать как сумасшедшая. И напиться, если захочу. Кто знает? Может быть, я кого-нибудь встречу. Я могу даже… начать курить.
— Курить?!
— Да! О да! — решила она, сжав руки. — Это будет замечательно! Остановитесь у следующего магазинчика, Уокер. Мне нужна пачка сигарет.
— Абсолютно не нужна.
— Простите?
— От этой привычки трудно избавиться. Не начинайте.
— Я не хочу ранить ваши чувства, но это действительно совсем не ваше дело, если я…
— Я должен защищать вас, правильно?
— Ну, я полагаю.
— Курение может убить вас так же, как и психопат из ружья. Вы не будете делать этого, пока находитесь под моим присмотром. Кроме того, у меня в машине не курят.
— Но я…
— Мне кажется, нас догоняют.
Его внимание было приковано к зеркалу заднего вида, а выражение лица внезапно стало мрачным, страшно мрачным.
— Догоняют?
Она нахмурилась.
— Вон тот синий фургон. Я увидел его, когда мы отъехали от «Городка выгодных покупок», он и теперь позади нас.
Клер повернулась на сиденье и увидела фургон. Ее сердце остановилось. Она думала, что оторвалась от репортеров в аэропорту.
— Держитесь крепче, — приказал Уокер.
Как только они поравнялись со съездом с дороги, он резко повернул руль, пересек две полосы между гудящими машинами и переехал бетонный бордюр.
С ужасным визгом шин и громко сигналя, синий фургон вывернул в том же самом месте, продолжая их преследовать.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Он толкнул ее на сиденье, затем вцепился в руль двумя руками и круто повернул. Машина прыгала и кренилась, Клер слетела с сиденья, солнечные очки упали на пол. Она ухватилась за Уокера, пытаясь подтянуться вверх. Погоня!
От страха сердце Клер стучало как молот, мысли беспорядочно метались. Папарацци? Секретные службы? Маньяк? Нападут на нее с камерами, с ордером на арест или с пулями?
Желая видеть, что происходит, Клер попыталась сесть, но Уокер придержал ее.
— Останьтесь внизу, — грубо приказал он, — до тех пор, пока я не буду уверен, что мы от них оторвались.
— От них? Сколько их там, в фургоне? — прокричала она, утыкаясь в грубую ткань его джинсов.
— По крайней мере двое.
— Тогда это, наверно, не маньяк. Они выглядят как папарацци?
— Не могу сказать.
Гнев пересилил ее страх. Черт бы побрал их всех! Черт бы побрал их, кем бы они ни были! У нее есть права на частную жизнь, на свободу. Мужчины погибали на полях сражений за эти права.
Уокер отпустил педаль газа, сделал несколько поворотов и наконец остановился.
Клер сообразила, что сидит на полу, уткнувшись в его колени. Слава богу, он не мог видеть ее лица. Ее солнечные очки свалились. Он мог узнать ее… Если он догадается, кто она в действительности, ей придется бежать, а это нелегко. Пресса обещала много денег за любую информацию о ней. Уокер мог продать ее одним коротким звонком.
— С вами все в порядке? — спросил он хриплым голосом.
— Все хорошо. — Подхватив очки с пола, она села и повернулась к нему только тогда, когда огромные очки в черепаховой оправе были водружены на место. Она обнаружила, что Уокер изучал ее исподтишка, но по его мрачному, нахмуренному лицу ничего нельзя было прочитать.