Пол сооружен был из широких шершавых досок, посыпанных мелкой стружкой и прогибавшихся при каждом шаге. Стекла на окнах едва пропускали свет из-за слоя копоти, покрывавшего их. Повсюду кружили черные мухи – каждая размером с овода, насосавшегося крови.
Тем не менее мы довольно плотно поужинали, заказали напоследок бутылку мадеры и принялись опустошать ее у холодного камина.
– Как это ни удивительно, но содержатели харчевен почти всегда, даже в условиях голода, способны раздобыть какую-нибудь вполне сносную снедь, – проговорил Мериме, разглядывая этикетку на бутылке, уже полупустой. – Вероятно, здесь сказывается дух конкуренции, когда каждый стремится во что бы то ни стало обойти коллег.
– Возможно, – легко согласился я.
После еды и вина мне хотелось завалиться в постель, но мысль о том, что через несколько минут подушка и простыни станут мокрыми от пота, не позволяла осуществить это желание.
Доктор поставил бокал на подлокотник старого, обшарпанного кресла, извлек из кармана сюртука кисет и трубку, тщательно набил ее и закурил. Сизый дым медленно поплыл над его головой, придавая Мериме сходство с фантомом.
– Вы ведь не курите, насколько я помню? – спросил он, делая между затяжками глоток вина.
Я отрицательно покачал головой.
Мой взгляд рассеянно блуждал по харчевне, выхватывал из полумрака то одну, то другую деталь.
– И правильно делаете. Табак вреден, – заявил Мериме. – Говорю это вам как врач.
– Зачем же вы сами курите? – спросил я.
Однако меня в этот момент больше интересовал не ответ доктора, а картина, висевшая над камином. Она выглядела очень старой и производила на меня неприятное, даже зловещее впечатление. Трудно объяснить причины, но полотно, украшавшее зал харчевни, казалось мне осколком древней эпохи, жестокой и темной, когда мракобесие обуяло даже самые мощные церковные умы, а население впадало в массовые психозы, гонялось за ведьмами, разоряло могилы в поисках вампиров. От холста буквально веяло Средневековьем, причем в его самых отвратительных проявлениях. Это казалось мне особенно странным потому, что написана она была явно не ранее позапрошлого века.
Я сидел и смотрел на холст в тяжелой раме. Это был семейный портрет. Судя по одежде, люди позировали для него где-то в начале семнадцатого столетия. В центре находился мужчина с суровым взглядом светло-голубых глаз, тонкими, почти прямыми бровями, коротко подстриженный. Справа от него стояла высокая рыжеволосая женщина, очень худая, с таким же спокойным и суровым взглядом. На переднем плане, перед мужчиной, сидела девушка, почти ребенок. Ее темные волосы были заплетены в толстую тугую косу, спускавшуюся на небольшую, только формирующуюся грудь. Широко распахнутые зеленые глаза смотрели прямо и чуть насмешливо.
– Курю потому, что привык, – ответил доктор, пока я разглядывал картину. – Великая сила – привычка. Благодаря ей мой двоюродный брат до сих пор состоит в браке, а медицина по сей день воспринимается большинством людей как шарлатанство.
– Но вы же не станете отрицать, что во многих отношениях это правда, – заметил я, надеясь, что мой спутник не обидится.
Мериме задумчиво выпустил несколько колец дыма.
– Конечно, нами не до конца изучены некоторые физиологические процессы, – признался он, – но дело ведь не в том, помогает та или иная микстура от геморроя. Важно то, что цель медицины – досконально исследовать человеческий организм и понять, как исцелить болезнь. Бывает, что врачу не удается справиться с недугом, но мы всегда к этому стремимся – в меру своих скромных сил и возможностей.
– Я и не говорю, что доктора пытаются обманывать пациентов, – сказал я, хотя мог бы рассказать Мериме о лекарях, которые сами не верят в то, что прописанные ими средства помогут страждущим, и думают лишь о получении гонорара.
Но Мериме, должно быть, искренне верил в самоотверженность эскулапов или же в свои годы оставался романтиком от Гиппократа. Спорить со мной он не стал.
Я рассеянно улыбнулся ему и огляделся в поисках того человека, который мог бы рассказать мне, что за семья изображена на картине. Однако поблизости не оказалось ни половых, ни хозяина трактира. Поэтому я решил обратиться с вопросом к человеку, в одиночестве сидевшему за соседним столиком. Он был одет в темную куртку и такие же штаны, на ногах – кожаные сапоги на толстой подошве. На вид ему было лет шестьдесят, и я подумал, что он вполне может знать историю появления здесь древнего полотна.