Молчание затягивалось, непонятное и растерянное. Кто-то вышел, не притворив за собою дверь. В церковь вдруг ворвался яркий дневной свет, а вместе с ним гул толпы, грохот барабана и хриплый голос Васалие Миллиону.
— Доводится до сведения!.. Все бывшие солдаты… Военные! И вдовы после этой войны! Должны собраться! Завтра у школы! Записаться! Будут давать землю крестьянам… Господин доктор Петру Гроза! Да здравствует!
Васалие Миллиону еще раз выбил на барабане короткую дробь в знак того, что сообщение окончено.
В церкви, особенно в задних рядах, люди зашевелились, стали друг друга подталкивать, смущенно топтаться на месте, видно было, что им хотелось выйти, но они не осмеливались.
Отец Иожа совсем растерялся. В тишине слышался лишь приглушенный плач Эмилии.
— Что я сделал? — растерянно спрашивал себя Иожа.
Рыдания Эмилии мгновенно развеяли пыл, охвативший его во время проповеди. Он был не злым человеком, а скорее тщеславным и порывистым. Кроме того, готовясь к проповеди, Иожа рассчитывал на то, что царанисты в случае победы на выборах могут возвести его в протопопы; после тридцатилетней поповской службы заслужил ведь и он красный пояс, высокое жалование, землю и почет.
— Аминь! — провозгласил он нерешительным и дрожащим голосом и засеменил к алтарю, волоча за собой саблю.
В глубокой тишине четко прозвучал голос Флорицы:
— Не надо плакать, барыня. Пошли домой. Мы можем стать баптистами, если здесь пришлись не по вкусу.
Флорица подошла к Эмилии и нерешительно погладила ее по согнутой спине. Митру услышал голос жены, и глаза его невольно наполнились слезами. Он вышел на середину церкви, встал на красный вытертый ковер и перекрестился.
— Во имя отца и сына и святого духа… Глигор, Павел, пошли, — добавил он вполголоса. И все трое вышли на цыпочках, провожаемые завистливыми взглядами.
Эмилия задержалась в церковном дворе. Она вытерла слезы и попыталась взять себя в руки, по это не удавалось. Стыд и бессильная ярость душили ее. Она чувствовала, что способна теперь выцарапать Иоже глаза. Флорица, всхлипывая, гладила ее по плечу, не зная, что сказать в утешение.
Попадья Арина, стоявшая в нескольких шагах от нее, рядом с железной дверью, с удовлетворением смотрела на Эмилию. Она всегда ненавидела директоршу за то, что та красива, лучше одевается, а также за то, что односельчане считали директора богаче их. Это было далеко не так. Поповская семья имела несколько домов в Араде и владела на паях бакалейной лавкой, но тщательно скрывала это. Чтобы никто не узнал о их состоянии, они плохо одевались, жаловались, что тратят все деньги на лечение попадьи, а крестьяне обкрадывают их при расчетах. Сама попадья втайне восхищалась Джеордже, но даже себе признавалась в этом лишь ночью, когда храп Добридора не давал ей спать. С Эмилией у нее было несколько крупных ссор. После одной из них они не разговаривали почти целый год, но, встречаясь по нескольку раз в день, невольно помирились.
Подняв глаза, Эмилия увидела попадью и с горечью спросила:
— За что же это? За что?
У Арины навернулись на глаза слезы (она была болезненно чувствительной, и, когда видела, что кто-нибудь плачет, ей становилось плохо), но тут же неожиданно закричала неестественным, срывающимся голосом:
— Ты меня лучше не спрашивай! Слышишь? Не то все волосы повыдергаю. Вы хотите отдать нас в руки коммунистов, выбросить из села. С каких это пор ты стала здесь хозяйкой? Ничего у вас не выгорит! Узнаете, что такое священник и как издеваться над нами.
Подошедший в это время Митру с удивлением посмотрел на беснующуюся попадью, у которой в уголках рта выступила пена.
— Оборони бог, госпожа, так вас кондрашка хватит, — заботливо сказал он, покачав головой.
В этот момент лицо его было так по-детски наивно, что Эмилия не удержалась от улыбки. У попадьи сразу пропал голос.
— Пошли домой, госпожа, — обратился Митру к Эмилии. — Это не церковь, а сумасшедший дом.
Они молча зашагали по пыльной дороге. Флорица семенила сзади, с трудом передвигая ноги, — она еще не привыкла к узкому платью. Когда они немного отошли от церкви, им встретилась группа женщин. Эмилия знала их всех — это были вдовы с окраины Лунки, первые бедняки на селе. Женщины окружили Эмилию, пытаясь поцеловать ей руки.
— Да поможет бог господину директору, — заголосили они наперебой. — Хороший он человек, подумал о нас, да защитит его пречистая…
— А как же иначе? — сурово сказала Эмилия. — Не цыгане же вы? Он только исполнил свой долг!