— Эй, вы там! Забирайте жратву, или мы уходим.
Джеордже хлебнул коньяку, покрепче затянул под подбородком ремешок каски и короткими перебежками помчался к углу улицы.
Был необычно тихий для Сталинграда полдень. Где-то очень высоко над облаком дыма, почти невидимые с земли, сражались истребители.
Когда Джеордже достиг угла, его охватило сомнение, — стоит ли идти. Он очень ослаб, тело трясла лихорадка, хотелось лечь и уснуть тут же на солнце. Улица была усеяна убитыми, лежавшими в самых невероятных позах. У большинства в руках были ведра, тюки или ранцы. Джеордже нацелился на большую глыбу цемента в середине улицы и неожиданно бросился к ней. Из дома хлопнул выстрел, и пуля щелкнула в камень около самого его плеча. До дома напротив оставалось каких-нибудь пятьдесят метров.
— Стой, дурень! Тебя убьют, не видишь! — кричал ему кто-то оттуда.
Джеордже скорчился за глыбой, чтобы перевести дыхание. Он осторожно высунул рукоятку револьвера, и пуля русского снайпера тотчас же выбила его из руки. Джеордже попробовал высунуть уголок шинели, и он тут же был продырявлен. Приподнятая каска зазвенела от скользнувшей по ней рикошетом пули. Прошел час, Джеордже почувствовал, что силы его иссякли, и начал громко разговаривать с державшим его на мушке русским.
— Зачем стреляешь? Что я тебе сделал? Я хочу есть!.. И другие хотят есть. Дай мне пройти.
Джеордже говорил и смеялся, зная, что «тот» не мог его услышать. Зато его слышали в доме, куда он хотел добраться.
— Что с тобой? Помешался? Какого черта тебя принесло? Мы послали в обход солдат со жратвой. Посиди, пока стемнеет. Черт тебя не возьмет!
— Не могу… затекло все… должен встать.
И Джеордже снова заговорил с русским:
— Дай мне пройти… Я такой же человек, как ты… У тебя только позиция лучше. Или, может быть, ты не один? Ведь и ты когда-нибудь должен спать. А если бы я тебе не давал вздремнуть?
Потом он умолк. У него вдруг мелькнула мысль: «По какому праву я прошу его? Мы проиграли войну, и не только войну». Все казалось ему позорным — и то, что где-то существуют еще мирные города… Где? Но он не мог вспомнить ни одного названия. Ему казалось непостижимым, что где-то по-прежнему течет повседневная жизнь, — Эмилия дома, Дан в гимназии, или, может быть, у них нет сейчас вечерних занятии. А он сидит здесь, скорчившись, под неумолимым дулом русского снайпера. Но ведь русскому тоже, наверное, нелегко сторожить его с застывшим на спусковом крючке пальцем. Двое смертельно уставших людей в этом призрачном городе, двое людей, не знающих жизнь друг друга.
— Эй! Вы слышите меня? — крикнул он, обращаясь к своим.
Молчание. В доме напротив никого не осталось. Он снова высунул из укрытия угол шинели, и пуля мгновенно продырявила его.
— Эй вы! Удрали, что ли?
Вот если бы русские пошли в атаку и захватили его в плен. Это было бы самое лучшее…
Потом Джеордже уснул и проснулся ночью от оглушительного грохота. По улице проходили немецкие танки, давя трупы, сметая с пути груды щебня. Джеордже отполз в сторону. Он едва двигался — ноги распухли, как бревна. Прошел почти час, пока он дотащился до своего дота.
Капитан успел допить свою бутылку коньяку, наелся и играл в покер с тремя другими офицерами. На Джеордже посмотрели, как на выходца с того света, и сунули ему банку с остатками консервов. Но ему стало плохо, и он не смог проглотить ни крошки. Офицеры рассказали, что около сорока эсэсовцев в конце концов заняли «блок смерти» и сожгли огнеметами обнаруженных там шестерых женщин. Джеордже слушал разинув рот и еще долго не мог прийти в себя, уставившись в каком-то забытьи на игравших в карты. Позднее, когда был получен приказ о наступлении, Джеордже, шатаясь, подошел к ним и прохрипел:
— Куда мы годимся! Мы больше не люди!
С этого дня Джеордже перестал носить оружие. Когда отделению приказывали занять какой-нибудь дом, подвал или разрушенный переулок, он доводил людей до первого укрытия, где все они прятались и по возвращении докладывали, что выполнить приказ было невозможно.