Наступила ночь, но Джеордже не смыкал глаз, безуспешно стараясь осознать положение, в котором оказался. Вот уже два года, как он в России, говорил с сотнями русских, убил нескольких в бою, но так ничего и не узнал о них. А теперь поздно.
Утром в коридоре загромыхали тяжелые шаги и раздался пронзительный крик:
— Братья! Прощайте! Умираю за Румынию!
Джеордже бросился к двери, тряхнул ее изо всех сил, потом кинулся к окну, но оно было высоко, и он не смог ничего увидеть.
— Братья! Убивают меня. Убивают! — вновь раздался голос Думитреску.
Через некоторое время раздался отдаленный залп. Полковника расстреляли.
Джеордже смирился с мыслью, что его ожидает такая же участь (в конце концов вина его не меньше), и решил, что ему осталось только бороться со страхом. Он чувствовал, как страх медленно и неотвратимо овладевает им, душит его, ускоряет удары сердца. О, если бы он был теперь не один, мог бы в эти последние минуты полюбить или возненавидеть кого-нибудь и говорить, говорить без конца… Или если бы его расстреляли в степи, когда поймали… Он был такой опустошенный и усталый, что со спокойной улыбкой смотрел бы на дуло направленной на него винтовки. Он старался не думать о домашних, но это было свыше его сил — других воспоминаний, другой жизни и мыслей у него не было. Но что самое странное — он стал ненавидеть Эмилию и сына: не зная о его последних часах, они сочтут его погибшим случайно. Если бы он мог разделить с кем-нибудь этот страх, это отчаяние, ему стало бы гораздо легче.
В обед, когда молодой солдат принес щей, Джеордже чуть не бросился на него, чтобы разом покончить со всем. Но в последний момент он сдержал себя.
— Скажи, пожалуйста, когда меня расстреляют? — спросил он.
— Не знаю, — ответил солдат.
— Сегодня? — настаивал Джеордже.
— Я уже сказал вам, что не знаю…
Простой факт, что с ним заговорили вежливо, обратились к нему на «вы», так взволновал Джеордже, что у него задрожали руки. Он собрался попросить у солдата немного табаку, но не решился, боясь, что отказ уничтожит впечатление от этого благотворного «вы».
К вечеру в коридоре снова застучали подкованные сапоги, приклады винтовок задевали за дощатые стены.
— Нет… нет, товарищи… прошу, нет! — донеслись вопли младшего лейтенанта.
— Умри по-человечески, идиот! — закричал вне себя Джеордже.
После того как дверь захлопнулась, Джеордже вцепился в прутья решетки и застыл затаив дыхание. Однако прошло очень много времени, прежде чем вдалеке раздался приглушенный расстоянием залп. Почти успокоенный, Джеордже повалился на рогожу лицом вниз. «По крайней мере с достоинством, по крайней мере с достоинством», — бесконечно повторял он эти слова, пока они не потеряли всякий смысл и не превратились в ничего не говорящие звуки.
«А что такое «достоинство»? — с удивлением спрашивал он себя. — Не плакать, не кричать перед смертью, перед направленными на тебя дулами винтовок? Быть способным в этот момент впитывать в себя взглядом все, что видишь, — небо, землю, все воспоминания и образы, слившиеся воедино? Но для этого нужно только немного выдержки, да и того меньше. Конечно, лейтенант плакал и вырывался, но когда встал на краю могилы и услышал за спиной сухое щелкание затворов, он не поверил… В этот момент человек так же вечен, как земля, деревья. А при чем же тут достоинство? Это как во время атаки, когда знаешь только, что в тебя целится из траншеи противник, противник — люди… твои незнакомые братья…
Господи, помоги мне но поверить в этот момент, чтобы я мог разговаривать с солдатом, который поведет меня, спросить его о новостях с фронта и заставить его тоже страдать… Какая глупость! Я просто-напросто противник — один из многих, кого он ненавидит. Солдат будет стрелять бесстрастно и точно, как на полигоне, только мишень будет ближе».
Стемнело. Джеордже забылся. Но это был не сон, а какое-то отупение. Он с чудовищной ясностью слышал каждый шорох: ему казалось, что он различает голоса людей, говорящих где-то далеко за стенами камеры, но нет смысла напрягать слух, чтобы понять, что они говорят. Он чувствовал себя таким же ничтожным, как последний солдат, скошенный вместе с другими пулеметной очередью, — солдат Джеордже Теодореску.
Джеордже не мог себе представить, который был час, когда дверь отворилась и вошел молодой солдат.
— К коменданту, — коротко сказал он.
Джеордже быстро вскочил, потянулся, чтобы расправить затекшие руки и ноги, и принялся счищать с шинели засохшую грязь. Он старательно поправил фуражку, провел рукой по небритому подбородку и шагнул за дверь. Его удивляло, что ему не приходится цепляться за стены, а, напротив, в ногах появилась какая-то легкость.